Наверное, немногие знают, но в Москве есть площадь Мартина Лютера Кинга. И расположена она в самом что ни на есть геометрическом центре Коньково — у станции «Беляево». Где юго-западная окраина Москвы, а где убитый в Мемфисе, штат Теннесси, автор крылатой фразы «I have a dream» и с чего вдруг такой интернационализм на самом излете советской власти в 1990 году?

Переройте хоть сотню википедий и официальных сайтов, а ответа все равно не найдете. Чтобы понять, откуда преподобный Кинг здесь нарисовался, придется залезть в малоизвестную книжку географа Юрия Ефремова «Московских улиц имена» (М., 1997). Сказанному там можно верить, поскольку автор много лет проработал в Комиссии по наименованию территориальных единиц Москвы. Но история все равно вышла загадочная:

«Влиятельная негритянская корпорация из Штатов, дорожа вкладом Пушкина в мировую культуру, — писал Ефремов, — предложила крупные средства на создание в Москве Пушкинского комплекса с лицеем и другими культурными учреждениями, но поставила условие, чтобы улица, на которой расположится этот комплекс, получила имя Мартина Лютера Кинга. В ответ на предложение столь щедрой помощи решено было откликнуться — в качестве возможного места такого рода предприятия было намечено пространство у станции метро “Беляево”, и именно этому месту согласились присвоить имя выдающегося деятеля».

Никакого пушкинского комплекса рядом со станцией «Беляево» нет, зато есть элитный ЖК «Галина» с магазинами, среди которых выделяется раскинувшийся на целый этаж гипермаркет от  захватившей почти всю Москву сети секс-шопов «Розовый Кролик». Тут стоило бы иронически порассуждать о свойственной Коньково тяге к размерам и пространствам, но куда больше занимает вопрос, что же это была за загадочная «негритянская корпорация». К сожалению, Ефремов не дает ответа.

На карте Коньково напоминает квадратный кусочек пазла, вклеенный посреди трех гигантских зеленых массивов — Битцевского леса, заказника «Теплый Стан» и Юго-Западного лесопарка. Можно жить как бы в городе и в то же время в лесу. Такое счастье доступно далеко не всем московским спальным районам, и быть бы Коньково чем-то вроде «элитного» Крылатского, но сложилось иначе.

Я выхожу из метро на той самой площади, вставляю наушники, и мой слух взрывает трехаккордный лоу-фай панк родом из 1990-х:

Как скользящие взлетные полосы,
Мы летим в новогодний капкан,
Ведь враждебней враждебного космоса
К нам относится наш Теплый Стан.

Ах, это солнечное лето,
Наш Теплый Стан — большое гетто!
Ах, это солнечное, солнечное, солнечное, солнечное лето!

Танцы на обломках советского урбанизма

У московских окраин нет своих певцов. Про Сретенку, про арбатские переулки и про три вокзала вам исполнят хоть Александр Ф. Скляр, хоть Евгения Теджетова, но попробуйте найти песню про Мякинино, Зюзино, Южное Бутово или хотя бы про Чертаново — и попадете пальцем в пустоту. А вот Коньково и его окрестностям в этом плане повезло чуть больше. Из детства вспоминается мурлыканье Юрия Визбора: «И в окне Теплый Стан наблюдая, обнимаю я ваш теплый стан», или ныне культовый бард и писатель Михаил Елизаров, у которого был романс про несложившуюся love story москвички и приезжего с Украины, случившуюся где-то в нулевых. Она его спасла от скинхедов в Новых Черемушках, он обещал жениться, но вскоре нашел себе другую на Остоженке (ох, ничего себе прогресс, видимо, обитательница одной из квартир «Золотой мили», а может, профессорская дочка из старой интеллигенции), и кончилось все довольно драматически:

Топором в лицо убила я его,
Он упал зарубленный в траву.
Жили мы на станции «Беляево»,
А теперь в Коньково я живу.

В последней строчке содержится юмор, понятный лишь местным. В начале песни пара жила на станции «Беляево» возле супермаркета «Ашан», то есть где-то в 30-х домах по улице Миклухо-Маклая, как раз через дорогу от площади Мартина Лютера Кинга. Вообще внутриконьковская топонимика не так проста, как кажется — здесь существует свое, непонятное для посторонних внутреннее деление. Настоящее Коньково располагается вдоль улицы Островитянова — естественной границы с Теплым Станом, «выступ» в сторону Битцевского леса от перекрестка Островитянова и Профсоюзной — это уже Новоконьково, а все, что вокруг метро «Беляево», местные так и называют, хотя района с таким именем никогда не существовало.

В былинные времена эти границы были физически осязаемы, и любой местный знал их, что называется, на зубок, так как именно потерянные зубы и становились платой за их нарушение. Достаточно было просто перейти улицу в одиночку и не в том месте. У поэта Федора Сваровского есть стихотворение «Слово об отчизне», в котором беляево-коньковские внутрирайонные войны описаны с предельной откровенностью:

Когда мы были молоды
то ходили стенка на стенку
с арматурой и без
на ребят из соседнего микрорайона
от Миклухо-Маклая и до Островитянова
от Профсоюзной и до Ленинского
нам ходить можно было свободно
потому что это наша земля
а если к нам вдруг приходил чужой
то прохода ему не было
и били его
и деньги забирали у него
и бесчестили нечестивого невозбранно

Писались эти строчки про начало 1970-х, когда половина будущего Коньково еще существовала лишь на перспективных планах и в виде макетов. Сейчас ходить тут можно куда угодно, но отголоски этого «микрорайонного патриотизма» никуда не делись. Попробуйте сказать коренному беляевцу, что он живет в Коньково — он с головы до ног обольет вас ледяным презрением, а потом еще и напишет возмущенный пост в соцсетях.

Но сегодня моим аудиогидом по Коньково станет вовсе не Елизаров. Вбив название района в гугл и перебирая страницы, вы рано или поздно наткнетесь на термин «коньковская формация русского рока» и узнаете о таких группах, как «Соломенные еноты», «Лисичкин хлеб» и «Брешь безопасности». Все они зародились здесь, а центром культурного притяжения стала квартира под номером 104, в которой прожил свою жизнь один из самых известных поэтов московского андерграунда 1990-х Борис Белокуров (Усов).

Тут читатель вправе задать логичный вопрос: «А при чем тут вообще какие-то панки, когда я читаю статью про московский район?» Но подлинное искусство заключается не в том, чтобы описать уже существующее пространство и вставить туда персонажа со своей историей, а в том, чтобы нарисовать это пространство заново, с нуля, сотворив не просто произведение, а законченный миф. Так поступил Гоголь с полтавской глубинкой, Джойс с Дублином, так Венедикт Ерофеев в своем романе-поэме нарисовал Подмосковье, живущее в бесконечных пригородных электричках. Такое произведение обязательно должно задавать «альтернативную карту» изображенного в нем пространства — недаром в Дублине с 1950-х годов ежегодно проводится «Блумсдэй», участники которого гуляют не по реальному городу, а именно по тому, который описан в «Улиссе». И эта оборотная, вымышленная реальность часто куда лучше позволяет нам понять суть вещей, чем та, которую мы видим собственными глазами.

В своих песнях, стихах и текстах для самиздатовских журналов Борис Усов точно так же сотворил Коньково заново, населив его животными, более человечными, чем сами люди, «зверьем» — безликой массой обывателей, восставшими против окружающего мира школьниками, героями любимых фильмов в диапазоне от Голливуда до Болливуда и, наконец, друзьями из собиравшегося у него на квартире формейшна. Коньково стало для него своего рода Нарнией, в которой можно было укрыться от свинцовых мерзостей новой реальности, наступившей вслед за советским детством. «Я никогда никуда не уеду дальше Теплого Стана», — провозглашал Усов в одной из своих песен. «В центре Москвы я бы не выжил, я бы сошел с ума», — повторял он едва ли не в каждом своем интервью.

Даже сегодня Коньково кажется идеальным пространством для подобного мифотворчества. Окруженный с трех сторон «морями» гигантских лесных массивов, район и впрямь напоминает остров, на котором сохранились последние обломки советской градостроительной утопии. Семьи почти всех участников формейшна перебрались сюда в конце 1960-х и начале 1970-х годов, а их дети, глядя в окна, могли наблюдать за процессом преобразования природы в городские кварталы. «Когда мы сюда приехали, — вспоминал Борис Усов в интервью Феликсу Сандалову, — тут был только пустырь и лес. Ни газонов, ни метро, только дома на фоне перекопанной экскаваторами земли и лес за ними…  Идеальный район, только глянь в окно — тут джунгли самые настоящие».

Коньково стало очередной попыткой претворить в жизнь теории социалистической урбанистики. Потренировавшись на знаменитом 29-м квартале Новых Черемушек, группа академика Белопольского и его учеников взялась за проект Беляево-Коньковского жилого массива и спроектировала до такой степени завершенный и упорядоченный район, что в наши дни строительного бума, при всей своей жадности и умении впихнуть очередной «человейник» даже на место овощного ларька, девелоперы оказались тут бессильны.

«Здесь все построено настолько удачно, что потом уже негде было ставить все эти некрасивые новые дома, — окидывает взмахом руки окружающий пейзаж кандидат химических наук Борис Покидько, во времена коньковского формейшна основатель группы “Лисичкин хлеб”. — Благодаря этому район отлично сохранился весь от Теплого Стана до Беляево. Тут такой конгломерат, до самого Севастопольского проспекта плотно эти домики стоят, много деревьев и вообще хорошо. Только в последнее время вырубают все кусты и стало слишком много людей, машин и асфальта, но район пока держится. Моя семья переехала сюда в конце 1960-х. Кооператив строили дедушка с бабушкой. Дед со стороны матери был историком-востоковедом, главным редактором журнала “Восток” при ИСАА, бабушка была главной хранительницей музея в Абрамцево, а до этого они жили в коммуналке у Никитских Ворот».

Из интеллигентной среды был и Борис Усов: отец — довольно известный в научных кругах химик, мать — хроматографистка из НИИ азотной промышленности. Среди коренных обитателей Коньково таких семей если и не большинство, то как минимум половина. Район задумывался как научный кластер вокруг Университета дружбы народов, Института биоорганической химии им. Шемякина, Центра уникального приборостроения АН СССР, Института истории естествознания и прочих научных организаций. Здесь давали квартиры или разрешали строить кооператив тем «мозгам нации», кому не хватило места рядом с Университетом или на Академической. Сюда же селили всевозможных службистов, в основном кагэбэшников, потом обильно разбавили получившийся компот городским пролетариатом, а в начале 1990-х в Коньково стали приезжать беженцы из горячих точек — армяне, грузины, таджики, карабахские азербайджанцы и чеченцы. Потом они разъехались по всей Москве, но дух интернационального «постсоветского Вавилона» никуда не выветрился, тем более что РУДН со своими общежитиями располагается тут же, на улице Миклухо-Маклая.

Двигаясь вдоль главной коньковской артерии — Профсоюзной — в сторону Островитянова, вы вряд ли пройдете мимо храма Живоначальной Троицы. Пожалуй, это главная местная историческая достопримечательность после расположенного в Битцевском лесу санатория «Узкое», бывшей усадьбы московской ветви Трубецких, любимого места отдыха христианского философа Соловьева и целой плеяды маститых советских академиков начиная с Вернадского. Троица откровенно теряется на фоне окруживших ее советских панельных монстров — маленькая одноглавая церквушка, выстроенная в том же стиле красно-белого нарышкинского барокко, что и Михаил Архангел в Тропарево. Совпадение отнюдь не случайно — храмостроительную моду в этих местах с XVII века задавал Новодевичий монастырь, владевший множеством деревень на территории нынешнего ЮЗАО. Вот и «долгий канцлер» Головкин, служивший и запускавший руку в казну и при Петре, и при первой Екатерине, и даже при Анне Иоанновне, когда строил домовый храм для своей усадьбы, старался держаться в тренде. Закончить Троицу он так и не успел, и достраивали ее уже в начале XIX века, что отчетливо видно по трапезной и колокольне.

На воротах ограды храма висит сердитое дацзыбао: «Не спаивайте чужих мужей! Подающие на вино повинны в грехах винопития и нанесения вреда здоровья ближнему». Видимо, чужих жен в Коньково спаивать можно, греха не будет.

Со двора храма видна еще одна местная культурная достопримечательность, начисто всеми забытая — дом 116, корпус 1 по Профсоюзной. Вроде обычная девятиэтажка, но именно здесь находился первый и последний московский адрес Виктора Цоя. Точнее, в этом доме жила его вторая жена Наталия Разлогова, к которой он и переехал после развода с Марьяной Ковалевой. Здесь же во дворе парковался тот самый злополучный «Москвич», и здесь же августовским утром 1990 года Цой сел за руль, чтобы отправиться в одиночный отпуск в Латвию, из которого уже не вернется. Мемориальной доски на доме нет, да и московские «киноманы» никогда не навещали Коньково, предпочитая Арбат.

Дальше до самого метро «Коньково» ничего интересного, кроме расположенного на первом этаже бизнес-центра пивняка с загадочным названием «Хью» и местного магазина «АвтоРусь», у входа в который выстроились в три ряда новенькие велосипеды марки Stels. Кто-то недавно жаловался, что в Москве раскупили все велосипеды? Езжайте в Коньково, там еще есть. 

Рынок, три арки и лес

У всех московских «спальников» общая проблема — гуляя по ним, некуда пойти, поскольку вся жизнь сосредоточена в ТЦ, они придвинуты поближе к транспортным узлам, а между ними сплошная пустота и отсутствие всякого бытия. Коньково в этом смысле не исключение, тут тоже все сдвинуто к метро и все сидят друг у друга на голове, сосредоточившись в двух гигантских моллах. Прямо передо мной воздвиглась громада «Коньково Пассажа», слева — построенный с намеком то ли на мост, то ли на океанский лайнер монструозный «Кони-Айленд». Нет, не шутка, это такой российский нейминг, бессмысленный и беспощадный. Места, кстати, исторические — 15 сентября 1974 года именно здесь прошла знаменитая «Бульдозерная выставка».

Чтобы обойти эти храмы потребления и поедания, никакого дня не хватит, поэтому решаю заглянуть в «Пассаж», тем более что именно там расположены более или менее приличные «Китайские новости» и «Экомаркет». Ничего примечательного или неповторимого на этом рынке вы не найдете. Все довольно скромно, два зала в один этаж: в одном торгуют, в другом фудкорт с дагестанскими лепешками, японской сушичной и стыдливо прикрытым портьерами винным баром. На самом рынке внимание привлекают лишь довольно дешевое по московским меркам фермерское мясо, витрина с алтайскими авторскими сырами и неплохая итальянская кофейня. Рынком «Коньково Пассаж» как раз заканчивается. Пройдя его насквозь и распахнув стеклянные двери, можно выйти прямо на площадь с лабазом, в чьих недрах приютилась куча пекарен, магазинчиков и прочих заведений, среди которых выделяется любимая всеми футбольными болельщиками и студентами 2000-х «Кружка». Когда-то этот пивняковский бренд на пару с «Золотой Воблой» царил во всей Москве, а ныне хипстерские крафтовые наливайки окончательно изгнали «Кружку» вместе с «Воблой» на окраины.

«Этот корпус построили еще во времена СССР, — уточняет Борис Покидько. — Строили поляки, поэтому местные этот магазин всегда называли “Агрика”. В 1990-х тут был ресторан “Черный замок”, куда мы, естественно, не ходили, потому что не было денег, ну и потому что Усов глубоко презирал такого рода заведения. Зато рядом стоял “наш” пивной ларек».

По другую сторону от Профсоюзной видны дома последних советских серий — это уже Новоконьково. Небольшой микрорайон, вклинившийся в Битцевский лес, вырос здесь по чистой случайности. В 1970-х на это место собирались перенести Московский зоопарк, но почему-то не сложилось. Говорят, что причиной стало дружное сопротивление дирекции и большинства сотрудников — никому не хотелось ездить на работу в эти дальние края. Освободившуюся площадку решили застроить жильем.

У местных даже существует легенда, что станция «Коньково» на перспективных планах называлась «Зоопарк», а перед самым открытием название поменяли. Но все указывает на то, что «Зоопарком» должна была стать старая станция «Битцевский парк», которую с 2008 года переименовали в «Новоясеневскую». Сейчас выход из нее ведет в подземный переход, но имелся и наземный вестибюль, который очень быстро закрыли из-за крайне скромного пассажиропотока. Здание было украшено скульптурами животных и композицией «Ноев ковчег» за авторством Л. Л. Берлина, а на крыше был установлен флюгер — подобный богатый декор крайне нехарактерен для окраинных станций, и явно его сделали не просто так. Но каждый верит во что хочет, так что оставим коньковцам их легенду.

Вот и хватит с нас парадных проспектов, пора нырять в самый что ни на есть коньковский хартленд, то есть в местные дворы. Тем более что именно так проще всего добраться до Теплостановского леса. За первым же поворотом пейзаж сразу меняется — я будто вновь очутился в Москве 1990-х и первой половины 2000-х, разве что слегка приукрашенной. Профсоюзная похожа на современную столичную улицу только со своей парадной стороны, внутри же вас ожидает сумрачный пейзаж русского гетто, которое летом выглядит мило, а зимой и весной — страшно. Атмосферу создают облупившаяся грязная плитка, которой облицованы дома, и трещины в асфальте длиной во всю улицу. Детские площадки выглядят под стать — их, быть может, и красили в прошлом году, но за зиму краска успела облезть с них так, словно ее нанесли пять лет назад.

Передо мной, надвинув шапчонку по самые брови и сунув руки в карманы, шагает сумрачный школьник на стиле. Из скрытой в недрах его рюкзака блютусной колонки на всю улицу орет рэпачок, спасибо, что хоть не русский, а нечто похожее на Wu-Tang Clan. Тоже в каком-то смысле персонаж песен Усова, хоть и немного осовремененный. На скамейке с пивком отдыхает парочка. Девушка с глубоко пропитым лицом и в умопомрачительных ботинках на красной платформе лениво разворачивается в мою сторону и сквозь зубы цедит: «Че надо?» А вот и еще одна примета вечного возвращения — ларьки, которых якобы в Москве не стало. В Коньково они по-прежнему стоят прямо во дворах. Да, у них новый дизайн, там больше не продают пиво, теперь только хлеб, мороженое и овощи, но эти ларьки были тут и в 1990-х, и в 2000-х, и пребудут всегда.

Огненный остров Коньково, где ни одного силуэта.
Клево? конечно, клево! и я всем благодарен за это.
Одна посреди зоопарка, один на фоне зверинца,
Вторая и третья арка, перерезанные границей.

(«Соломенные еноты», «Сверкает планета»)

Вот они, эти арки. Чтобы добраться до леса и дома, в котором жил Усов, придется пройти насквозь три гигантские угловые девятиэтажки, которые образуют «становой хребет» местной застройки. Вблизи эти дома производят еще более мрачное впечатление, чем на фотографиях из «Яндекс.Карт». Побелка у арок давно пошла трещинами, сверху над ними нависают истертые временем балконы, обстроенные самыми разнообразными лоджиями и декорированные трусами на бельевых веревках. «Там было общежитие шарикоподшипникового завода, — вспоминает Борис Покидько, — потом их всех выдавили, кого из района, кого и вовсе на тот свет. В моем доме тоже жили два алкоголика, которых я хорошо знал, их просто убили из-за квартир. В каком-то невероятно похмельном состоянии их заставили подписать документы, потом одного вывезли и убили, второму просто дали по голове, и он умер».

Но за последний аркой открываются совсем иные виды. Это уже Островитянова, где стоят те самые «кооперативы академиков». Тут и фасады поновее, и серии домов покомфортабельнее — одноподъездные 12- и 16-этажные башни. Подъезды не забиты наглухо, как на Профсоюзной, а остеклены. Сквозь окна просматриваются посты консьержей, картины на стенах, цветы в горшочках — совсем другой мир, отделенный незримой социальной границей. На дворе ранняя весна, и все это утопает в бесконечных лужах. В одной из них возится ребенок с кучей веточек, а его мама соглашается поговорить.

«Я сюда переехала к мужу с ВДНХ, и это, конечно, совсем другой район. Там есть куда пойти, где попить кофе, есть уличные туалеты, есть где поиграть в настольный теннис, можно посмотреть спектакль в Летнем театре или сходить на концерт, покататься на коньках зимой и на лодках летом. А здесь все в диком состоянии. Тот же Тропаревский лес — это именно что лес, в нем нет даже фонарей, и с ребенком там одной просто страшно. Зато у нас есть Яблоневый сад, он еще более или менее благоустроен».

В этот момент я замечаю стоящую рядом с тропинкой голубятню. Кое-где в Москве они еще сохранились, но в основном это древние строения из подгнивших досок, в большинстве из них давно уже нет голубей. А тут все новенькое. Значит, есть в Коньково те, кто еще помнит это старинное хобби москвичей, значит, кто-то готов тратить деньги на сизарей, гонных и турманов и хоть что-то в этом городе остается неизменным. Моя собеседница уточняет, что таких голубятен тут штуки три и все в аналогичном состоянии.

Объявления на деревьях зазывают в местный супермаркет «Лабиринт» на распродажу постельного белья: «Сатин, комплект — 1500». Рядом на остановке — афиши выступлений Юрия Куклачева, певицы Славы и группы «На-На», которые скоро состоятся в местном культурном центре «Меридиан». Магазин «Лабиринт» стоит на противоположной стороне улицы, не тот ли самый, из песни?

Поведут меня ангелы пьяного,
Не успевшего крикнуть — «Прощай!»
Вдоль по улице Островитянова
В супермаркет по имени «Рай».

Но увы, все участники формейшна, с которыми довелось поговорить, в один голос утверждают, что «супермаркет по имени “Рай”» — это просто метафора. А спросить у самого автора уже не получится. В 2009 году Борис Усов ушел со сцены из-за синдрома Корсакова, осложненного неумеренным употреблением алкоголя. Следующие 10 лет он прожил коньковским затворником, публикуя рецензии на индийское кино и статьи в прохановской газете «Завтра». Он успел застать новый взлет своей популярности, случившийся благодаря интернету и выход двух книг о себе и «Енотах». А поздним вечером 11 апреля 2019 года «Эхо Москвы», «Лента» и другие СМИ коротко сообщили о его смерти. «Скончался фронтмен коньковской музыкально-поэтической панк-группы»…  Спустя год в издательстве «Выргород» вышел сборник его стихов.

Через дорогу от «Лабиринта» стоит совершенно жуткое здание, больше похожее на облицованный плиткой каземат, — гостиница «Паллада». Ее строила для себя Академия наук, в новые времена «не осилила», но какая-то жизнь в ней все равно есть. Цены тут, пожалуй, одни из самых низких в Москве — от 1331 рубля за ночь.

«В детстве мы с ребятами здесь часто играли в футбол, — Борис Покидько показывает рукой в сторону автостоянки рядом с супермаркетом. — Мяч постоянно вылетал на дорогу, но тогда на Островитянова было так мало машин, что мы его всегда без проблем добывали обратно».

Если пройти по той же дороге еще чуть дальше вглубь, то вашим глазам откроется прекрасный образчик советской курортной панельной архитектуры — готовая декорация к прибалтийским фильмам «из западной жизни» с Донатасом Банионисом в главной роли. Территория огорожена, у входа на КПП с ноги на ногу переминаются посетители с большими пакетами. Табличка на воротах гласит, что за ними находится пансионат для ветеранов труда, хотя теперь это просто дом престарелых, работающий по схеме «отдай квартиру государству и доживи спокойно».

А вот и ограда Теплостанского леса. Таблички на входе требуют соблюдать режим заповедника и не выгуливать тут собак, но именно собачники чаще всего и попадаются мне навстречу. Остальным гулять пока что не сезон — хоть весна и началась, а снега здесь все еще по колено, и без хороших сапог или трекинговых ботинок сюда лучше не соваться. Зато летом в Теплостанском лесу можно пропадать сутками и все равно не увидеть всех его тайн — тут вам и курганы вятичей XI–XIII веков, и доты времен Великой Отечественной, и краснокнижная фауна, и просто небывало чистый по московским меркам воздух.

Но сейчас мои кроссовки откровенно не справляются, и, поплутав по местным тропинкам, я выбираюсь из леса с другой стороны от гордости местной управы — ледового комплекса «Остров», куда в хоккейную секцию, кажется, записаны все дети района. Пора возвращаться в Коньково.

Танки, Дмитрий Пригов и шесть негритянских общаг

Я снова пересекаю границу между Коньково и Теплым Станом, как положено: по переходу и на зеленый свет. А ведь писал же про нее когда-то Усов:

Ветер гоняет каштаны по мостовой,
Автомобили струятся лентой живой.
Сегодня здесь слишком большое движение,
На улице Островитянова.
Мы переждем и перебежим, не впервой.

Уж не знаю, что считалось большим движением в 1997 году, когда неподалеку отсюда «Еноты» записывали свой альбом «Остров-крепость», на котором была эта песня, но сейчас тут точно особо не побегаешь. Пора заглянуть в самый любимый парк местных жителей — Яблоневый сад. Казалось бы, зачем он тут вообще нужен — вокруг Коньково и так полно лесов. Но мы же помним, что гуляем не по простому району, а по воплощению принципов социалистического градостроительства?

«Беляево как район считалось новым, революционным архитектурным комплексом, — поясняет Борис Покидько. — Тут все было спланировано как город будущего. И первоначально этот сад должен был находиться в другом месте, он должен был делить весь район пополам — такое место, где бы все местные жители прогуливались и общались между собой. Словом, все как при уже наступившем коммунизме».

К саду я иду по улице Академика Арцимовича. Тут сохранился филиал теплостанской секции «Самбо-70», в котором еще с советских времен учились драться и давать сдачи местные мальчишки. Рядом на лужайке разместился памятник нынешнему насквозь милитаризованному патриотизму — БТР с «охолощенной» башней и дивизионная пушка ЗИС-3. По словам Бориса, все это добро установил здесь муниципальный депутат Громов, участник войны в Афганистане.

Яблоневый сад по ранней весне особого впечатления не производит: парк как парк, имеется прудик с уточками. Летом, когда все утопает в зелени, тут, наверное, очень красиво, а сейчас можно любоваться лишь объектами благоустройства. Гуляющих довольно много, большинство с детьми, а одна компания даже расстелила «поляну» и устроила себе небольшой пикник прямо на голой земле.

«Это удивительное место мы все очень любили, и Усов тоже, — рассказывает Борис Покидько. — Но сейчас тут все наглухо заасфальтировали. Тогда он мне казался похожим на лес у Толкиена, в котором жил Том Бомбадил. А сейчас тут повырубали все кусты, мне кажется, что это сделали для того, чтобы тут все простреливалось. Огородили все заборами. Сейчас это пространство для меня стало каким-то враждебным».

Возвращаюсь на Арцимовича. По левую руку от меня, чуть в глубине, виден дом, в котором жил другой известный коньковский культуртрегер — поэт и художник Дмитрий Пригов. За одну эту фразу беляевцы, конечно же, поставят этой статье множество дизлайков, ведь они считают его своим, да и сам Пригов воспринимал себя именно как беляевского, но район один и ничего с этим не поделаешь. С усовским формейшном он не общался и, скорее всего, даже не знал об их существовании. Но одна тонкая ниточка между ними все же протянулась. Когда на стенках ходивших по Профсоюзной автобусов стали появляться написанные карандашом короткие абсурдистские стишки, народная молва немедленно приписала это творчество Пригову. Эту идею подхватила близкая к формейшну арт-группа ЗАИБИ («За Анонимное и Бесплатное Искусство») как пример лишенной автора, а следовательно, подлинно народной культуры.

О Пригове тут помнят и всячески эту память культивируют. Так, в сокрытом в недрах галереи «Беляево» «Центре Идентичности» имеется и символический кабинет Пригова, и даже Милицанер. Да, тот самый:

Когда здесь на посту стоит Милицанер
Ему до Внукова простор весь открывается
На Запад и Восток глядит Милицанер
И пустота за ними открывается
И Центр, где стоит Милицанер —
Взгляд на него отвсюду открывается
Отвсюду виден Милиционер
С Востока виден Милиционер
И с Юга виден Милиционер
И с моря виден Милиционер
И с неба виден Милиционер
И с-под земли…
да он и не скрывается.

С Милицанером, разумеется, можно сделать селфи.

Последняя остановка на Арцимовича — небольшой холм, с которого виден местный дом-стена, точнее, три построенных в советские времена впритык гигантских жилых корпуса, которые и в самом деле кажутся чем-то вроде стены, отделяющей внутреннее Беляево от улицы Миклухо-Маклая. «Эти дома как будто ограждают мир нашего детства, — говорит Борис Покидько. — А внутри получается как бы такой закрытый анклав, в котором все есть — и детские сады, и школа».

Напоследок я решаю заглянуть на параллельную Арцимовича улицу Академика Волгина, чтобы увидеть еще одно место из усовской песни про Теплый Стан:

Проходя по задворкам столицы,
Что ты видишь, угрюмый бедняк?
Справа — высшая школа милиции,
Слева — шесть негритянских общаг.

Высшая школа милиции ныне называется Московским университетом МВД России им. В. Я. Кикотя. Учебный день уже закончился, и из ворот толпой валят молодые ребята и улыбчивые девушки в полицейской форме. Некоторые сразу же устремляются к расположенному через дорогу ларьку с шаурмой. «Негритянские общаги» тоже удается обнаружить практически сразу — это комплекс из пяти серых башен, вот только принадлежат они не медфаку РУДН, как в свое время показалось Усову, а РНИМУ им. Пирогова.

В гигантской яме напротив университета МВД раскинулся целый автомобильный анклав: гаражи, сервисы и шиномонтажки. Над окружающим его забором, установленный на какую-то деревянную сараюшку в качестве постамента, торчит ржавый и битый жизнью олдтаймер — кажется, это послевоенный BMW-321, если гугл не врет. У стоящих на остановке мужиков удается узнать его непростую историю. Оказывается, в 1990-х на месте гаражей и шиномонтажек находился ресторан «Три товарища», названный так в честь одноименного романа Ремарка. Вложившиеся в этот бизнес трое местных ребят решили украсить ворота старыми немецкими автомобилями. По словам моего собеседника, этих машин тут было то ли две, то ли три штуки, потом они исчезли, и осталась последняя ржавая «бэха». «Три товарища» прогорели в начале 2000-х, на их месте открылся другой ресторан — «Китайский мост», он тоже не смог укорениться, и после него пришли вот эти гаражи и автосервисы.

Усталые ноги доносят меня до студенческого городка РУДН на Миклухо-Маклая. Сил хватает только на то, чтобы добраться до местного кафе ливанской кухни «Кампус» и плюхнуться за первый же столик. Рядом в застекленной витрине висит явно сувенирное восточное оружие, да и вся обстановка в целом намекает на «1000 и 1 ночь» вместо отсылок к современному Ливану. Администратор спрашивает у меня: «Что будете кушать?» Приносят чай с чабрецом и «аракс» — огромную тарелку, заполненную квадратными лепешечками с мясом, которые полагается вместо соуса сбрызгивать соком из половинки лимона. После шести часов на ногах все это кажется мне нечеловечески вкусным.

Перекусив, я вызываю такси и прощаюсь с «огненным островом Коньково» и с тенями прошлого, которые все еще бродят по этим улицам. Все-таки то, что было, надо отпускать, тем более что той реальности, в которой мог возникнуть и существовать формейшн, давно уже нет, а Коньково, этот город в городе и заповедник Москвы времен развитого социализма, остается стоять наперекор всем временам и тенденциям.

Фото: Владимир Зуев