Большие города меняются разными темпами. К примеру, я прожил два года в Нью-Йорке и, рассматривая его снимки полувековой давности, понимаю, как мало он изменился. Или, скажем, Питер в его исторических границах.

Другое дело Москва — столица образца 1991 года и 2019-го — это два разных города. В этой быстрой трансформации незаметно исчезают следы недавнего прошлого. Но в некоторых случаях еще остались почти нетронутыми осколки совершенно других эпох и, не побоюсь сказать, миров. Они сохранились по чистой случайности. Пока есть возможность, на эти фрагменты стоит взглянуть, так как скоро они совсем исчезнут.

Одно из таких мест — писательский дачный поселок (и одноименный Дом творчества) Переделкино. Основанный, по слухам, после рекомендации Максима Горького товарищу Сталину в 1934 году, Переделкино постепенно стал родным домом для части творческой интеллигенции СССР, но в то же время служил инструментом контроля за ней. С его тихими зелеными улицами связаны важнейшие имена русской литературы — Борис Пастернак, Булат Окуджава, Корней Чуковский, Белла Ахмадулина и Евгений Евтушенко.

Год назад открылась станция метро «Новопеределкино», поэтому добраться до поселка несложно. От станции метро путь на такси занимает 10 минут.

Солнцевская линия метро, открытая в 2014 году, отличается стерильными металлическими интерьерами. Станции настолько похожи одна на другую, что опыт поездки напоминает о горизонтальном металлическом лифте. Далекая (почти 20 минут от метро «Киевская») станция «Новопеределкино» выглядит неожиданно выразительно.

Ее интерьер в виде стальных светящихся древнерусских сводов кажется ярче и интересней, чем многие станции в пределах Садового кольца. К сожалению, не могу сказать об особой выразительности микрорайона Новопеределкино — типичного для 1970–1980-х тиражированного поселения с панельными домами серий П-3, П-44 и П-46. Из важных локальных объектов можно назвать разве что завод McDonald’s.

Дом творчества-призрак

Из относительно живого суетливого района такси за считаные минуты доезжает до тишайшего поселка Переделкино, где машину обычно можно встретить раз в полчаса. Водитель останавливается возле обветшалой, но по-прежнему красивой кирпичной ограды вокруг бывшего Дома творчества писателей.

Я бывал здесь раньше. Знакомые металлические ворота открылись c привычным звуком, но уже с неприятным скрипом ржавчины. На улице ни души, участок зарос высокой травой.

Именно здесь, в Доме творчества, десятилетиями рождалась львиная доля литературы в СССР. Мне случалось бывать тут у знакомых в середине 1990-х, тогда дом отдыха по инерции продолжал функционировать и тут кипела жизнь. Именитые писатели, такие как Михаил Рощин, все еще жили здесь. Я лично не раз встречал веселого и не всегда трезвого Михаила Козакова, на чьих фильмах вырос. Вокруг него всегда было много народу, и он читал друзьям стихи вслух. Один раз он целый час настойчиво убеждал меня съездить на корриду в Испанию, хотя мы не были знакомы.

За оградой, на улице Серафимовича, я иногда встречал писателя Фазиля Искандера, гулявшего с семьей. Зимой в дом отдыха многие приезжали с семьями. В дни школьных каникул тут было много детских криков, снеговиков, петард и воткнутых в снег наряженных елок у коттеджей. Последний раз я был тут в 2000-х. Дом творчества к этому моменту начал приходить в упадок, зато на втором этаже старого корпуса работал вполне себе гламурный ресторан «Дети солнца», который часто арендовали для праздников и корпоративов. Ресторан этот закрылся много лет назад.

Все эти воспоминания не без грусти проносятся в моей голове, пока я прогуливаюсь по полузаброшенной территории. Формально дом отдыха еще существует. В новом корпусе 1980-х годов постройки располагается среднего уровня гостиница, а в старом (роскошное здание 1950-х в стиле неоклассики) — общежитие, кажется, для строителей. Огромная его часть (столовая и библиотека) давно заколочена за ненадобностью. В беседке, где Козаков декламировал стихи, двое потных молодых парней в шлепанцах распивают пиво из двухлитровки и обсуждают «ту бабу Димона, которую Вован отшпилил в ванной на его же дне рождения, пока сам Димон играл в приставку — в подаренную ему Вованом игру. Не, ну вот дебил, а?».

Зачем стоит зайти на территорию бывшего Дома творчества в Переделкино? Во-первых, чтобы насладиться уникальными интерьерами старого корпуса в духе сталинского ампира — эдаким уютным сочетанием депрессивности и красивого декора, идеально подходящих для съемок мистического хоррора на советскую тему. Во-вторых, это хорошо сохранившийся визуальный памятник ускользающей эпохе советских интеллигентных домов отдыха с их уютными садами и деревянными коттеджами начала 1930-х годов. Еще недавно в таких местах не было ничего необычного. Но они исчезают одно за другим. То, что еще недавно воспринималось как бессменная русско-советская действительность, постепенно превращается в заповедник больше несуществующей атмосферы.

Известная правозащитница и публицист Алла Гербер застала Дом творчества еще в период расцвета.

Алла Гербер писатель, кинокритик, общественный деятель

«В Дом творчества Переделкино я начала ездить в середине 70-х. Мы все в основном тогда ютились в старом корпусе. Новый, кирпичный, был построен позже. Еще были коттеджи на участке, в которых некоторые из нас жили в отдельных комнатах. Все по путевкам. В старом корпусе были маленькие комнаты, похожие на каюты, и один туалет на этаж. Большая столовая, столы были покрыты клеенками, но милые, добрые, родные — из года в год одни и те же официантки, всегда старались своей добротой сделать нашу невкусную еду вкуснее. Впрочем, не такая уж она была невкусная: со временем появились хорошие хозяйки-поварихи. Никогда не забуду их домашних булочек и совсем бабушкиных блинчиков. В столовой среди молодых была борьба за столики — сесть с популярными и любимыми писателями.

Конечно, в Переделкино жили и работали советские писатели. Но в мировоззренческом смысле те, в чьем окружении я была, “советскими” не были. Они были просто хорошими писателями, а по своим убеждениям были вне режима или в оппозиции к нему. Среди них были Фазиль Искандер, Гриша Горин, Миша Козаков, Миша Рощин и многие другие. Переделкино служило всем нам родным местом, где можно было собраться или в любой момент встретить знакомое лицо. Это был наш дом, где все были свои и обо всем можно было говорить открыто. Это была наша внутренняя эмиграция. Наверное, среди жителей могли оказаться стукачи, но нам было все равно, мы не боялись.

Здесь многие написали первые и последние страницы своих известных книг. Помню, однажды глубокой ночью в коттедже, где жил Володя Войнович, я услышала первые страницы его впоследствии всемирно известного “Чонкина”, которые он в этот же день написал. Толя Приставкин в Переделкино прочел нам рукопись своей великой повести “Ночевала тучка золотая” — о военном детстве и выселении Сталиным целых народов Кавказа. В переделкинские вечера каждый читал свои стихи или рассказы, некоторые из них так и не были изданы, часто по цензурным соображениям.

Многие писатели жили не в самом Доме творчества, а на своих переделкинских дачах, в том числе Окуджава, Белла Ахмадулина, Фазиль Искандер, у которого я регулярно бывала в гостях, а потом и Вася Аксенов, откуда мы его провожали, когда власти его выпроводили из страны за журнал “Метрополь”. Спустя много лет я встретила Аксенова в Вашингтоне — первое, что он сказал, это “А сейчас, наверное, все сидят у Булата”. Так оно и было — мы часто собирались у Булата.

Нужно понимать, что история Переделкино не ограничивается “шестидесятниками”. Известность этому поселку принесло прежде всего первое поколение советских писателей еще довоенной эпохи — времени возникновения самого поселка. Именно тогда здесь поселились Пастернак, Чуковский, Катаев, Лавренев, Каверин, Федин, Фадеев и многие другие.

Естественно, писательская переделкинская среда не была однородной. Были такие, как мы, условно либеральные, а были совсем другие — эдакие генералы от литературы, функционеры из числа так называемых классиков вроде Анатолия Иванова, Сафронова. Сейчас мало кто помнит их имена или произведения. Но тогда эти функционеры имели привилегированное положение и огромный вес. Обычно они жили на своих больших дачах за высокими заборами. В их руках часто были судьбы других писателей. Некоторые были вынуждены покинуть страну не без их помощи, к примеру Владимир Войнович, Василий Аксенов и Александр Солженицын.

Переделкинская эра продержалась почти 10 лет после распада СССР. В 90-е люди продолжали приезжать, работать и общаться. Без изменений оставалось и меню. Затем все стихло — прежде всего потому, что постепенно не стало тех людей, которые создавали Переделкино своим присутствием, мыслями и шутками. Корпуса Дома творчества всегда принадлежали Литфонду. Новый, уже российский, Литфонд превратил Дом творчества в статью дохода — общежитие, гостиницу.

Не думаю, что кто-то из сегодняшнего поколения смог бы или захотел бы воссоздать этот образ жизни. Жизнь писателей перестала быть такой коллективной, как это было в домах творчества».

Переделкино и Пастернак

Дом-музей и могила Бориса Пастернака — главное в Переделкино место поклона отечественной и не только интеллигенции.

Среди группы на экскурсии я познакомился с забавными американскими супругами лет тридцати. Женщина была беременна, что не мешало ей ходить с огромным рюкзаком и фотографировать каждый сантиметр дома на телефон, приговаривая: «Nice! Amazing! Sweet». Популярность дома Пастернака вполне естественна, учитывая международную известность поэта, которую он снискал после Нобелевской премии и международного издания романа «Доктор Живаго».

Иностранцы обычно называют три знакомых им имени в русской литературе — Dostoevsky, Chekhov, Tolstoy. Pasternak стоит на четвертом месте. Его жизнь в течение 30 лет была неразрывно связана с поселком Переделкино. Здесь он переводил Шекспира и работал над «Доктором Живаго». Именно в этом доме 23 октября 1958 года он узнал, что ему присуждена Нобелевская премия по литературе. Увы, мировая слава обернулась для него жесточайшей травлей. История этой масштабной охоты на ведьм оставила такой большой след в биографии других советских литераторов, что ей посвящена часть экспозиций других двух писательских домов-музеев в поселке — Корнея Чуковского и Булата Окуджавы. В итоге поэт был вынужден отказаться от премии добровольно. Он скончался в этом доме 30 мая 1960 года и похоронен на местном кладбище. Неизвестно, осталась ли обстановка такой же, какой была при жизни писателя.

Музей собирали буквально по крупицам. Послушать экскурсоводов тут есть о чем — через биографии литераторов проступает драматичная и трагическая история СССР.

Переделкинское кладбище и Патриаршая резиденция

В Переделкино есть два места поклонения, так или иначе связанные с «вечной жизнью» — светский писательский некрополь и православный храм Игоря Черниговского при Патриаршей резиденции. Оба места собирают множество посетителей из двух разных категорий — светской (поклонники писателей или конкретно Пастернака в случае интуристов) и православной.

Переделкинское кладбище существовало и до основания писательского поселка в 1934 году. Но с его появлением на кладбище стали хоронить и новых жителей. Так постепенно образовался писательский некрополь — группа захоронений легенд отечественной литературы и культуры вообще. Здесь находятся могилы поэта Пастернака, Корнея Чуковского, Евтушенко, Рождественского, Тарковского, скульптора Сидура и многих других.

С Переделкинским кладбищем связано стихотворение поэта Заболоцкого «Прохожий»:

Свернув в направлении к мосту,
Он входит в весеннюю глушь,
Где сосны, склоняясь к погосту,
Стоят, словно скопища душ.
Тут летчик у края аллеи
Покоится в ворохе лент,
И мертвый пропеллер, белея,
Венчает его монумент.

И в темном чертоге вселенной,
Над сонною этой листвой
Встает тот нежданно мгновенный,
Пронзающий душу покой.

Среди надгробий встречаю ту же самую американскую женатую пару туристов из музея Пастернака — Роберта и Эмили, которые стоят рядом с местом, где у могилы поэта позировал Квентин Тарантино. Эмили кладет рюкзак с бутылкой минералки у надгробия, встает в эффектную инстаграмную позу на фоне могилы, и Роберт начинает фотографировать ее со всех ракурсов, приговаривая: «Nice! Ok! Sweet». Я спрашиваю Роберта, почему они не остановились на Москве и поехали в такое неожиданное для американцев место. «Мы с Эмили познакомились в колледже и сблизились на почве любви к “Доктору Живаго”. Если бы не Пастернак, мы бы сейчас не ожидали ребенка». Аргумент.

Патриаршая летняя резиденция, строительство которой было завершено в конце 1990-х, похожа на сказочный дворец с упаковки детских шоколадных конфет. Свое начало территория берет как усадьба Лукино, впоследствии состоявшая во владении дворянского рода Бодэ. В 1952-м усадьба передается Сталиным в руки только что воссозданной патриархии. Возникновение такой инстанции еще несколькими годами ранее было немыслимо для атеистического государства. Расширение резиденции происходит в 1990-е, в годы патриаршества Алексия II и возрождения церковной жизни. Кульминацией этого расширения становится строительство нескольких похожих на украшенные торты зданий в псевдорусском стиле в период правления мэра Лужкова. Главное из них — похожий на пряник храм князя Игоря Черниговского. Его образ слегка отсылает к храму Василия Блаженного, но напоминает скорее его дешевую копию в азиатском парке развлечений.

Спасо-Преображенская церковь в противовес пряничному храму выглядит скромной и настоящей. В первом своем воплощении она датируется XVII веком. Затем достраивалась дважды в XIX веке в совершенно несочетаемых стилях. В результате получился немного нелепый коллаж, но именно это сочетание несочетаемого создает эффект глубины веков и религиозного наполнения, которое еще называют намоленностью.

Муха-Цокотуха

Дом-музей Корнея Чуковского находится прямо по соседству с дачей Пастернака. Я вырос на книжках Чуковского, как и все советские дети. Автор «Мухи-Цокотухи» был почти божеством для детсадовцев и младших школьников, так же как и Самуил Маршак. На «Федорином горе» и «Мойдодыре» многие мои сверстники научились читать. Между тем для самого Чуковского детская литература была лишь частью его жизни. Журналист, литературовед, переводчик и теоретик — к его трудам относились с уважением литераторы по всему миру, от Оксфорда до Токио. Его отношения с советской властью были неоднозначны. Будучи отечественной легендой и лауреатом государственных премий, Чуковский поддерживал связь с диссидентами, в том числе с Солженицыным. Даже на его похоронах десятки милиционеров и людей в штатском не давали провести панихиду по-человечески.

Для детей позднего СССР дом-музей Чуковского был местом паломничества. Тогда эти школьные экскурсии казались протокольной обязаловкой. Сейчас я воспринимаю визит на дачу Чуковского как возможность погрузиться в переделкинские будни советского времени. Сам дом — типичная дача начала 1930-х. Сегодня дом уже немного покосился и приятно пахнет старым деревом. Из-за этого немного застарелого запаха кажется, что в доме до сих пор живут и работают.

В годы сталинского террора дома регулярно меняли хозяев. Сосланные или казненные жильцы заменялись новыми. Когда Чуковскому предложили выделить дачу в поселке, он просил дать ему такую, где до него никто не жил — он не хотел проживать «на костях» предыдущих хозяев. Единственным доступным необжитым жилищем был этот дом.

Во время экскурсии я узнаю, что Чуковский долгое время дружил с художником Репиным — они были соседями в Куоккале (ныне — поселок Репино). Понравилась мне и байка о том, как писатель, который обожал детей, сажал их целыми компаниями в лодку, греб веслами как можно дальше от берега и часами мучил их чтением вслух своих стихов. В его тесных контактах с другими писателями были и грустные страницы: они периодически вынуждены были идти против совести и под давлением режима доносить друг на друга. Лишь единицы рисковали свободой и благополучием близких и отказывались от стукачества. В некоторых случаях Чуковский даже не обижался на доносившего или подписавшего, понимая, что их вынудили.

Среди экспонатов много экзотических цветных сувениров. Лично меня больше всего впечатлила японская иллюстрация к «Крокодилу», похожая на аниме. В отличие от дома Пастернака, достаточно сухого и аскетичного по обстановке, дом Чуковского намного живописнее и «случайнее» в своих многочисленных вещицах, игрушках и сувенирах. Я испытываю странное чувство, что не в музей пришел, а заехал на дачу к дедушке, который тут живет уже лет восемьдесят и по совместительству писатель. Просто дедушки сейчас нет дома.

Напротив музея на фигурных нишах забора Дома творчества красками прямо по кирпичу нарисованы персонажи Чуковского. Это рисовали советские дети, посетившие музей. Теперь этот забор зарос сорняками, и от него пахнет мочой.

Музей Окуджавы и 1997 года

В детстве я часто наблюдал своих родственников у костра распевающими бардовские песни — в первую очередь поэта и барда Булата Окуджавы. Как же я это терпеть не мог! Когда дядя заводил своим скрипучим голосом «Ах, Арбат, мой Арбат… », мне хотелось провалиться под землю.

Теперь, много лет спустя, когда мне давно уже не хватает и дяди, и того костра, я часто слушаю записи Окуджавы — из ностальгии. Поэтому визит в его музей — это еще и немного путешествие в детство. Поэт жил тут последние десять лет своей жизни.

На дачном дворике, затененном деревьями, напротив будки с охранной собакой — плакат с цитатами из стихов барда. Так же, как и предыдущие дома-музеи писателей в Переделкино, музей Окуджавы похож на просто еще одну дачу. На участке три постройки: собственно сам дом, огромный тент для мероприятий и концертов (каких тут немало) и специальная музейная постройка, где собраны в бесконечных количествах все возможные сувениры и подарки, связанные с биографией знаменитого шестидесятника.

Самое интересное помещение здесь — две комнаты, где Окуджава жил и работал. Его не стало в 1997 году, и музей был создан практически сразу же, поэтому обстановка сохранилась, какая была. Это обстоятельство в ироническом смысле превращает экспозицию помимо жизнеописания поэта в музей атрибутов России 1990-х, так как типичные предметы той эпохи (будь то яркие цветные маркеры или японский телевизор) тоже превратились в экспонаты. Музей Окуджавы — это еще и поэтический клуб с регулярными мероприятиями, в том числе «Булатовскими субботами» (отсюда и большой навес во дворе).

Вместо галлюцинаций

Я никогда в жизни не употреблял наркотиков, элементарно из инстинкта самосохранения. Тем не менее мне всегда было интересно представить, каковы ощущения от сильных галлюциногенов. Из интереса к этому вопросу я люблю фильмы об изменении сознания в духе «Страха и ненависти в Лас-Вегасе» Терри Гиллиама.

Мое любопытство на этот счет было полностью удовлетворено в день посещения двора дома-музея скульптора Зураба Церетели в Переделкино. Теперь я знаю, как почувствовать, что ты принял лошадиную дозу ЛСД.

Этот пункт переделкинской тур-программы — исключительный, так как не имеет непосредственного отношения к литературе. Церетели стал соседом писателей 20 лет назад, купив дом у жены французского авангардиста Фернана Леже. Несмотря на это, музей Церетели — место настолько яркое, что пропустить его — большая ошибка. Тем более что имя скульптора прочно связано с крайне неоднозначной эпохой Москвы — эры 1990-х и ранних 2000-х.

Первое, на что я обращаю внимание при входе на территорию музея, это непосредственно фасад здания — великолепная цветная мозаика, выполненная самим Фернаном Леже, который проживал когда-то здесь с женой Надей. Войдя во внутренний двор, я оказываюсь в скульптурном саду, собственно, и похожем на живописную галлюцинацию. Можно как угодно относиться к творчеству Церетели и художественной ценности его работ, но собрание десятков, если не сотен его монументов (или их копий) посреди зелени под открытым небом — зрелище психоделическое.

Как будто находишься в кэрролловском Зазеркалье. По периметру участка среди деревьев и кустарников стоят бесчисленные бронзовые изваяния масштаба от 1 до 15 метров в высоту. Среди них скульптуры Петра Первого, Пушкина, Фрунзе Мкртчяна, Чарли Чаплина, распятие в натуральную, кажется, величину, гигантская чаша-фонтан, две десятиметровые ладони, воздетые к небу, серия скульптур по мотивам грузинской жизни, трехметровая сфера, огромные античные колонны, монумент Сталину и Черчиллю на Ялтинской конференции, титаническая цветная бабочка, и это только малая часть. Я не могу отделаться от чувства, что нахожусь внутри чьего-то сна после слишком плотного ужина на ночь.

Неподалеку от входа ассистентка кисточкой покрывает свежую скульптуру позолотой. Неожиданно у меня разряжается телефон, и я спрашиваю сердитого охранника, можно ли куда подключиться к розетке. Охранник обещает спросить «у начальства» и возвращается минут через десять с чеканным «никак нет». Пытаясь тайком найти на участке розетку, я обхожу территорию и натыкаюсь на отдыхающего в шезлонге у дома старика, чье лицо мне сразу кажется знакомым. Этим стариком оказывается сам Церетели в окружении нескольких родных, которые смотрят на меня как на непрошеного гостя. Впоследствии я узнаю от охранника, что эта мастерская не просто музей, но действующий дом знаменитого скульптора. Несмотря на открытые часы посещения, я испытываю чувство, будто незаконно пробрался на чужую территорию. Где-то возле собачьей будки нахожу розетку и тайком заряжаю телефон. Через пять минут ко мне подходит тот самый сердитый охранник и уже в нецензурных выражениях объясняет, что из-за моего эпизода с розеткой он получил гневные замечания от хозяев. С извинениями ухожу.

Обратная дорога

В Москву я решил вернуться на такси. На переделкинских улицах настолько тихо и безлюдно, что трудно представить тут машины или любой другой атрибут жизни большого города. Единственные звуки здесь, не считая птиц — скрип сосен и стук электрички вдалеке. И так уже много десятилетий — все спокойно и неизменно.

Для такого изолированного от города места такси приезжает неожиданно быстро. Спустя всего пять минут я уже ехал в густом потоке автомобилей по загазованному шоссе. По бокам сверкали вывески супермаркетов, а на остановках скученно стояли десятки людей. Из тихого, задумчивого мирка я за считаные минуты оказался в знакомой суетливой столице. Теперь, когда я хочу ввести себя в состояние покоя, я закрываю глаза и представляю себе скрип переделкинских деревьев. И как-то сразу становится хорошо.

Фото: Артем Чернов