Может быть, дело в том, что у нас так принято. В любой непонятной ситуации оставляй Москву без боя. В крайнем случае, не оборачиваясь, бросай спички. «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок!» — пафосно восклицал Чацкий, а грустный Веничка, так и не приблизившийся к Кремлю, ехал из пропащей столицы в благодатные Петушки, подбадривая себя «ханаанским бальзамом».

В большом городе хорошо, когда ничего плохого не случается, когда можно пользоваться всеми его благами. А если блага ограничивают, то выясняется, что он больше отбирает, чем дает, невидимые городские стены сжимаются кольцом на горле. Наружу всплывает архетип города, который не связан в нашем коллективном бессознательном ни с чем хорошим. В иудео-христианской традиции первый город основал Каин. На фоне всем известных событий мир стал к нему враждебен, и пришлось возводить стены. Если раньше эти стены были завешаны праздничной мишурой, то теперь все скрытое обнаружилось. Новая волна отъездов из Москвы связана с пандемией коронавируса. Пока рано апеллировать к статистике, но вокруг появляется все больше людей, решивших на неопределенный срок (или навсегда) покинуть столицу.

Сначала мама сказала, что останется за городом на месяц, потом еще на месяц, потом до Нового года, а теперь честно призналась, что возвращаться в Москву ей в принципе не хочется. Даже когда пандемия закончится. «Да, мам, конечно, понимаю», — сказала я буднично, но стало иррационально грустно, как будто случился очередной виток продолжающегося всю нашу жизнь прощания с детством.

Жить в деревне ей и раньше ничего не мешало, но вынужденная изоляция стала неоспоримым предлогом для отъезда и показала, что там ей гораздо больше нравится. Возможно, это было похоже на развод, только не с человеком, а с городом. Сначала кажется, что привычная жизнь разваливается, утешаешь себя тем, что расставание временное, вы остынете и все вернется, а потом понимаешь, что в разлуке стало гораздо лучше, чем было. Говорят, что, решив пожить отдельно друг от друга, люди в большинстве случаев не сходятся обратно.

Казалось бы, в маминой жизни ничего не изменилось, но как только исчезло давление мегаполиса, появилось больше места для себя самой — онлайн-лекции, курсы и долгие прогулки.

Конечно, уезжали из Москвы и раньше. Во времена, когда слово «корона» ассоциировалось в первую очередь с монархией, а во вторую — с пивом, город пережил отъезд дауншифтеров, которым так опостылели офисы, что пляж с коровьими лепешками казался раем. В какой-то момент поднялась очередная волна политической эмиграции — и в первом, и во втором случае уезжавшие часто жалели о своем решении, на новом месте приживались не все.

Складывается впечатление, что сейчас отъезд из города стал более взвешенным. Это уже не бездумный адюльтер, не романтический побег, а взрослый выбор — «нам надо пожить отдельно». Из-за закрытия границ речь в основном идет о внутренней миграции. Часто — о соседних с Москвой деревнях. По данным аналитиков, спрос на покупку участков в Подмосковье с марта этого года растет на 15% в месяц, а спрос на аренду в несезон ранней весной и поздней осенью подскочил в разы.

Режиссер и музыкант Арнольд Гискин и фотограф Даша Каретникова уехали из Москвы еще весной. «Каждый раз, когда я выходила в аптеку, мне казалось, что я несу кокаин, так много патрулей было в нашем районе, — говорит Даша. — Как только объявили пропускной режим, у меня появилось инстинктивное желание собрать чемоданы и идти на вокзал. Алик не понимал, что со мной, но почему-то доверился. Уехали быстро, потому что я знала только одно место, где точно хорошо. Привыкла, когда Москва обижает, скрываться на станции Правда, где проводила каждое лето с рождения».

«Я никогда раньше не жил за городом, максимум — бывал на даче у друзей, — рассказывает Гискин. — Если мне нужно было отдохнуть от Москвы, я ехал путешествовать. В этом смысле квартира в лесу стала идеальным вариантом. Мы уехали из города, но не были обременены хозяйственными проблемами, связанными с домом».

По словам Даши, решение перевезти из города все вещи и обосноваться в Правде окончательно далось не просто, думали все лето. «Пять с половиной лет назад, только познакомившись, мы первый раз гуляли по Хохловскому, вдоль нотопечатни Юргенсона (так называемому арт-кварталу Хохловка, за который сейчас идет настоящая война. — “Москвич Mag”). Позже мы стали жить на Ивановской горке и не перестаем ей восхищаться. В общем, не так легко было уехать, я искала возможности зацепиться, но поняла, что поддаюсь истерике большого города, беременного второй волной. Мы поговорили и решили, что будем общаться с Москвой позже, когда она родит и оправится».

Гискин говорит, что осенняя посткарантинная Москва произвела на него неприятное впечатление: «Как только вновь заработали рестораны и бары, люди начали зажигать как никогда, с ожесточением последнего дня. Я сыграл пару концертов и потом их снова начали отменять. Люди вокруг разбивались на лагеря: ковид-диссидентов и ковид-истериков».

Осмотревшись вокруг, Арнольд с Дашей вернулись за город. К тому же работы, требующей присутствия в Москве, не осталось: когда возобновится концертная жизнь, неизвестно, а заниматься кинопроизводством можно где угодно: «Я раньше слышал, как люди трещат про какой-то “воздух”, и не понимал, о чем речь. Сейчас, пожив в лесу, могу сказать, что он, этот воздух, действительно существует».

Александр Гезалов (директор Наставнического центра Александра Гезалова) родом из Карелии, в Москве прожил десять лет. Как и на родине, в столице он занимался общественной деятельностью — сам бывший детдомовец, он помогает сиротам, многодетным семьям и выпускникам детских домов. Гезалов не вернулся обратно в Карелию, но все же недавно переехал из Москвы в пригород.

«Когда я переезжал из Карелии, я думал, что Москва — очень быстрый город, — рассказывает он. — На самом деле это очень медленный город. Связи между различными ведомствами работают плохо, люди разобщены. Если с органами опеки в каком-нибудь провинциальном городе вопросы решить можно очень быстро, то в столице все тянется бесконечно. Чтобы решить элементарную проблему, необходимо обойти кучу инстанций. В какой-то момент я понял, что нужно заработать себе такое положение, чтобы ко мне сами приходили, а не я повсюду бегал».

Сказать, что Гезалов мало бегает, я бы не рискнула. Например, в весеннюю добровольно-принудительную изоляцию он организовал целую кампанию в помощь пожилым москвичам «Старики рядом» — собирал деньги на продукты и с волонтерами развозил нуждающимся. Эта история переросла в целую сеть взаимопомощи, он сообщал о нуждающихся в продуктах стариках, которым запрещено было выходить из дома, и либо люди, живущие по соседству, откликались на призыв, либо он сам ехал с продуктами по адресу. Сейчас у Гезалова свой наставнический центр по работе с выпускниками детских домов. Но жить в городе уже не хочется. Москва осталась для работы, которой в условиях эпидемии оказалось еще больше, чем раньше.

Сам он отъехал от Москвы недалеко, но говорит, что 90% приезжих, которых он знает, не выдерживают московский ритм и возвращаются в провинцию. Это мы привыкли слышать про каких-то пробивных провинциалов, которые зубами вцепляются в столицу. На самом деле большинство из них разочаровываются и хотят вернуться к привычному формату жизни.

«В Москве плохо работают горизонтальные связи. Рядом с приезжими нет близких, которые могут помочь. Другой уклад жизни, люди реже ходят в гости, меньше общаются. Кто-то просто уезжает, кто-то остается, но ломается, лезет в бутылку», — считает он.

Ивент-менеджер Ольга Инюшкина с мужем, шеф-поваром, тоже не выдержали. «Нас одними из первых “попросили” с работы, — говорит она. — Пришлось уехать, в Москве нет своего жилья, во Владимире временно живем у родственников. Сестра с детьми эвакуировалась за два дня до закрытия границ и до сих пор живет в Египте, в городе, в котором в настоящее время нет вируса».

Сестра Ольги — основательница благотворительного фонда «Спина Бифида» (так называется врожденная патология спинного мозга) Инна Инюшкина. Ее сын Матвей родился с таким заболеванием, и она пошла на все, чтобы защитить его от возможности заражения коронавирусом. «Оставаться здесь было опасно для здоровья, их изоляция была бы вечной, а там — море, фрукты, спокойствие», — рассказывает Ольга о сестре.

В египетском Дахабе действительно нет ни одного заболевшего и не объявлен карантин, поэтому путешествие туда сегодня похоже на перемещение во времени. Все заведения открыты и работают в обычном режиме, никто не носит маски.

В Москве Инна была соучредителем школы, работающей по методике Монтессори. Теперь она открыла аналогичную школу в Египте. Бизнес удалось запустить, поскольку кроме нее на постоянной основе там живет много русских с детьми. Матвей ездит на верблюде, купается в море — о таких условиях жизни в Москве мальчик со сложным заболеванием не мог и мечтать.

 Писательница Мария Панкевич по работе переехала в Москву из Петербурга незадолго до начала пандемии. «Это меня не то что обескуражило — это было совсем не в моих планах, — признается она. — Я долго не верила, что все происходит на самом деле. Казалось, что это какой-то заговор, направленный против меня лично. У меня сорвалась сделка в Новороссийске — бабушка оставила мне дом с участком, а покупатель лежал в обсервации в Москве. К тому же я влюбилась — как в этой ситуации два месяца не выходить из дома?»

Осмотревшись по сторонам, Мария решила эту ситуацию самым благоприятным образом — вместе с новым возлюбленным поехала в Новороссийск. Продала дом с участком, купила квартиру, собирается писать новый роман и сценарий. «В Москве сейчас происходит какой-то маскарад, а тут море, солнце и норд-ост, — говорит она. — Я хочу со временем все же обзавестись домом, чтобы все друзья могли приехать, посадить баклажаны, посидеть в виноградной беседке. Надеюсь, такая жизнь не помешает творчеству, потому что я только и умею, что читать и писать», — говорит она.

Возвращаться Панкевич пока не хочет, в Москве она столкнулась с большим количеством агрессии, а на новом месте этого практически нет: «Тут люди не склонны лишний раз махать руками, все заняты делом. Я не идеализирую, за полгода я только один раз видела конфликтную ситуацию. Море опять же дисциплинирует».

«Усталость от города», «задавленность городом», даже «страх нахождения в Москве» — распространенные ответы на вопрос о причинах отъезда, и дело не только в вирусе. Журналистка и телеведущая Светлана Конеген давно жила на две страны, но в полном смысле «покинула город» этим летом, когда продала свою легендарную московскую квартиру-салон, где собирались интереснейшие люди.

«Москва давно стала для меня тяжела и неуютна, — говорит Конеген. — Последние годы, когда я приезжала в Москву, я боялась ходить по ней одна, просила друзей меня сопровождать, мне было страшно, меня преследовало ощущение ада и безумия. И я знаю, что многие мои знакомые, вполне психически здоровые, испытывали те же чувства. Это нечто сложно объяснимое, иррациональное и в то же время вполне конкретные страхи, например полиции, которая может тебе что-то подбросить или ни за что ударить дубинкой.

В нынешней Москве меня не покидает ощущение давящей агрессии с одной стороны и отсутствие жизненной перспективы — с другой. В этом городе словно бы нечем дышать. Отключили кислород и вряд ли когда-нибудь включат. Я впервые приехала в Москву с мамой из Петербурга, когда мне было 7–8 лет, для меня город тогда был пропитан текстами Цветаевой, Ахматовой. Маленькой девочкой я гуляла по нему совершенно одна с ощущением культурного счастья. С тех пор с Москвой случились странные внутренние искажения».

По словам Конеген, пандемия усугубила отталкивающие московские черты: «Сейчас мы живем в небольшом итальянском городе Тревизо. В карантин все жители сидели по домам, и, когда я вдруг оказалась на улице, увиденное напомнило мне кадры из “Земляничной поляны” Бергмана — пустынный город и часовые циферблаты без стрелок. Все лавки в Тревизо были закрыты, а в витринах стояли портреты их погибших владельцев».

Когда по делам в разгар пандемии Светлана вынуждена была приехать в Москву, город встретил ее обычным шумным весельем. «В Москве люди не чувствуют запаха смерти, поскольку не чувствуют запаха жизни», — уверена она.

Пандемия показала Москву в худшем свете и певцу Алексею Коханову. Он уехал в Берлин еще в 2019-м, но, как и многие творческие эмигранты, полноценно жил на два города, часто приезжал в Москву для участия в проектах. Но с февраля оказался «заперт» в Берлине. «После закрытия границ я начал больше интегрироваться в берлинскую жизнь, появилось свободное время, я стал заниматься активизмом, курировать местные проекты», — говорит он.

Тогда же Коханов окончательно убедился в преимуществах берлинской жизни: «Мне было страшно смотреть на то, что происходило в Москве. Правительство принимало непоследовательные, необдуманные решения, которые люди просто не могли исполнять в силу их бессмысленности и нелогичности. И отсутствовала государственная поддержка малого бизнеса».

Имея рабочую немецкую визу, Коханов может получать в Германии государственную поддержку как фрилансер, а не так давно получил стипендию, направленную на поддержку деятелей искусства. Неудивительно, что когда возможность прилететь в Москву появилась, он ей не воспользовался, чтобы не оказаться «запертым» в городе без возможности работать по профессии.