Жени не стало в конце июня. Говорят, она встретилась где-то в центре Москвы с двумя другими ребятами, один из которых был ее старым приятелем, а второй — случайным знакомым. Этот второй предложил поехать в Люберцы, где он знает одну незакрытую крышу, на которой можно будет «вмазаться» вдали от лишних глаз. Скорее всего, этот мальчик собирался сделать себе «золотой укол», но почему-то ему не хотелось уходить из жизни в одиночестве. У него при себе была какая-то дикая смесь синтетических наркотиков, не оставлявшая ни малейшего шанса. А Женя в тот день умирать не собиралась — в ее рюкзаке лежали спиртовые салфетки, антисептики и препараты от передозировки.

Их нашли через сутки. Потом тела долго не могли опознать, но в конце концов сумели установить личность Жени и ее приятеля, а за третьим явились друзья, которые узнали его по татуировке на лице.

Нельзя сказать, что Женя начала употреблять из-за того, что у нее была тяжелая и невыносимая жизнь. Нет, она была обычной девочкой из нормальной московской, пусть и неполной семьи, пела, училась играть на клавишных, неплохо успевала в школе, в особенности по химии с биологией, участвовала в проекте, помогавшем подросткам с нервными расстройствами, выступала с перформансами на сцене Театра.doc. То есть была вполне социализирована. Ей просто не повезло в личной жизни — познакомилась с парнем, который не только употреблял, но еще и приторговывал. Потом он со своими приятелями явился на ее похороны. Они были в яркой цветной одежде, шутили про передоз и смеялись. Жене было всего 16 лет.

Такие истории происходят в нашем городе каждый день. Молодые наркоманы умирают на крышах и вписках, в подъездах и парках, от случайной передозировки или от «грязных» наркотиков, уходят из жизни по своей воле.

Считается, что нынешние дети гораздо сознательнее своих родителей, и вредные привычки давно уже перестали у них быть частью возрастной инициации. Проще говоря, молодежь стала меньше пить и курить, старается следить за своим физическим и ментальным здоровьем, бережет личные границы. А на самом деле место алкоголя заняли кислота, соли и мефедрон.

Чтобы получить ответ на вопрос, почему все это происходит, мы  опросили четырех вчерашних подростков. Сейчас им по 18–19 лет, и у каждого был опыт с наркотиками — кто-то успел одной ногой подойти к смертному порогу, кто-то просто употребляет, но уже осознал свою зависимость и хочет от нее избавиться, а кто-то «иногда балуется». Все они видели другое лицо Москвы. Ее карта для них — это места уличных наркотусовок, незакрытых подъездов и крыш, координаты для поиска закладок и поджидающих рядом с ними полицейских засад. Им некуда пойти со своими проблемами, потому что даже банальный визит к участковому терапевту в районной поликлинике может закончиться попаданием в базу наркоманов с соответствующими последствиями. Разумеется, их имена изменены.

Анна, студентка первого курса, употреблять начала в 14 лет, как и многие, случайно, по знакомству. «Когда мне было 13, я познакомилась с одной девушкой, — рассказывает она, — ей было то ли 15, то ли 16, и она тусила с совсем уже взрослыми ребятами, 20+. Там были какие-то непризнанные поэты, рэперы, известные в своих кругах, короче, андерграунд. В свои 13 лет я была довольно зажатым ребенком, у меня были проблемы с коммуникацией, я не могла ничего сказать, просто ходила за ними хвостиком».

Сама Анна тогда еще не знала о психоактивах ничего, кроме детских страшилок про «заживо гниющих наркоманов». Но вместо полуживых маргиналов она увидела веселых и компанейских ребят, которые рассказывали ей, как «вещества помогают им расширять сознание». Она хотела стать писательницей, ходила в литературный кружок и в какой-то момент решила, что наркотики помогут ей в творчестве. Спустя год Анна впервые зашла на один запрещенный сайт и заказала себе закладку с марками. Потом в ее жизнь пришли стимуляторы, эйфоретики и, наконец, мефедрон: «Еще через год я не могла уже думать ни о чем другом. Все мои друзья и знакомые юзали мефедрон, а не употребляющих в моем кругу уже не осталось. Все мои планы на жизнь и все друзья из прошлого пошли лесом. Из-за наркоты я поругалась с лучшей подругой, всем остальным со мной тоже стало неинтересно, потому что я не могла говорить ни о чем, кроме наркотиков. Вот натурально, сидим в своем кругу и часами рассказываем истории про то, кто и чем упоролся, спорим, какие вещества лучше, какие хуже».

С этого своего первого круга Анне удалось уйти — ее мать обо всем узнала и затаскала по врачам. Девочка встрепенулась, налегла на учебу, собралась поступать в ВШЭ на психологию и в какой-то момент поверила в то, что зависимость ушла навсегда. Понемногу в ее жизнь стали возвращаться старые друзья-наркоманы, и с одним из них у нее начались отношения: «Тут я уже попробовала и опиаты, и соли. Пускала все это вместе с ним по вене. Как раз тогда мама переехала жить на дачу и оставила квартиру мне, ну а я быстренько организовала там притон по принципу “с вас — деньги и вещества, с меня — помещение”. Убраться по-быстрому в квартире, сварить кастрюлю еды и обдолбаться на три дня — вот и вся моя тогдашняя жизнь. Кончилось это тем, что от солей я сошла с ума, и меня забрали в психушку». Вот уже полгода как Анна ведет борьбу со своей зависимостью, и пока у нее получается.

Живший в основном на улице панк Кирилл с веществами был знаком практически с детства — оба родителя страдали от нервных заболеваний, и по всей квартире валялись упаковки с транквилизаторами. «Но все же первым моим наркотиком был абсолютно легальный веселящий газ, — рассказывает он. — Мы брали его в кальянной. Потом уходили в подъезды и им обдалбывались. Однажды мы пошли в шанхай — это такой гигантский гаражный кооператив в нашем районе, город в городе, и какой-то человек предложил нам покурить из небольшой трубочки что-то вроде травы. А когда нас проняло, стал рассказывать, как круто под этим заниматься сексом. Нам стало страшно, но тут пришел один знакомый чел и забрал нас оттуда».

После этой истории Кирилл несколько лет ничего не употреблял, потом снова начал вдыхать газ с друзьями, а заодно узнал, что его старший брат давно уже подсел на легкие стимуляторы и марихуану. Они стали употреблять вместе, просто чтобы сблизиться. Однажды брат подарил ему марку с кислотой. Затем пришла токсикомания — Кирилл начал дышать ацетоном, газом для зажигалок и растворителями, заодно периодически глотал родительские антидепрессанты и вместе с друзьями участвовал в кислотных трипах: «Тогда я ходил взвинченный, трясся и все время пританцовывал». Таблетки Кирилл употреблял безо всякой системы — все, что удавалось достать по рецепту или без, «лишь бы вставило». Из-за них он начал терять сознание прямо на улице, а привычные ко всему друзья в таких случаях просто тащили его домой. Он бросил школу, был несколько раз арестован, а однажды додышался до передозировки и чуть не умер. Очнувшись, он понял — пора завязывать.

Ирина в 14 лет попала в тусовку на Китай-городе, а потом у себя в школе подружилась с девочкой, которая уже сидела на мефедроне. Ира решила попробовать, потому что все вокруг употребляли.  «Вначале это был обычный мефедрон, потом соль, и оба раза меня совершенно не вставило, — вспоминает она. — Я даже не поняла, в чем мем этой штуки. И лишь спустя полгода меня жестко вставило с MDMA. В тот день я познакомилась с парнем, которого звали Валера, вместе юзали, потом еще классно общались, а потом он умер». Самой Ире повезло — ее история с наркотиками продлилась всего четыре месяца, сама она вещества никогда не покупала и употребляла их только если ей предлагали. Похоронив трех близких друзей, она решила остановиться, а сейчас хочет помогать другим подросткам с наркозависимостью.

Студент второго курса Дмитрий впервые попробовал мефедрон на вечеринке: «За год до этого я очень неправильно расстался со своей девушкой, а потом догнал еще и кризис целеполагания, и все это вылилось в затяжную депрессию длиной в год». Однажды его пригласили на день рождения к приятелю, а по пути в чате мероприятия предложили скинуть 500 рублей на подарок: «Думал, что они купят бутылку какого-то дорогого алкоголя, но когда я приехал, оказалось, что речь шла о двух граммах мефа. Естественно, я решил проконсультироваться с товарищами насчет действия, побочек и привыкания, а мне в ответ пропели стандартную песенку барыг с известного сайта, мол, ничего не будет, расслабься, это безопаснее даже MDMA. Ну я и попробовал». Ощущения оказались так себе, и на следующий день Дмитрий, по его словам, долго грыз себя за эту глупость. Но потом он пробовал траву, псилоцибиновые грибы, экстази и кислоту, но с мефедроном больше не связывался. Сейчас употребляет редко, но приобрел немало знакомств среди наркоманов и драгдилеров.

«Мефедрон сейчас — это реально пандемия, — говорит он. — В моем поколении практически у каждого, кого я знаю, есть знакомый, который его пробовал. В каждом школьном классе, в любой институтской группе есть кто-то, кто употреблял или употребляет и имеет опыт покупки наркотиков. Я часто бывал на наркотусах, не сказать, чтобы видел там совсем подростков, но средний возраст там от 17 до 23 лет».

Дети «Китая»

Уже в конце нулевых почти все популярные места для сборищ, кроме Болотной и Чистых прудов, были крепко зачищены милицией. Но именно из Чистых и вырос нынешний «Китай». Место имеет свою историю. Начало всему положили хиппи, которых в 1982 году привлек на пруды открывшийся там первый в Москве ресторан индийской кухни «Джалтаранг». Затем их сменили алисоманы, поскольку рядом, на Покровском бульваре, располагалась московская квартира Константина Кинчева. Заодно там объявились панки, которых привлек образовавшийся вокруг знаменитой лубянской «Аптеки №1» стихийный наркорынок. Неподалеку — памятник героям Плевны, место встречи московских геев. Позже, в начале нулевых панков и алисоманов постепенно сменили представители новых субкультур — готы и эмо. Потом Чистые и Китай-город превратились в место для сборищ неформалов, студентов и маргинальной интеллигенции.

«Впервые я туда пришла осенью 2017-го, — вспоминает Анна. — Изначально на Китае собирались всякие ЛГБТ-чуваки, неформалы и псевдотрансы, то есть 15-летние девочки, которые считали себя мальчиками. Но когда я туда пришла, там уже было полно торчей. Я зашла в сетевой фастфуд и увидела там кучу ребят с разноцветными волосами. Поскольку сама не считала себя неформалкой, то решила: а, ну это какие-то фрики. Двое из них подошли ко мне познакомиться — и тут я понимаю, что они вусмерть обдолбаны.

В 2017–2018 годах весь “Китай” торчал на “мяу-мяу”, то есть на мефедроне. Мы заходили по трое-четверо в одну кабинку туалета в сетевом фастфуде и нюхали. Однажды я обдолбалась до такой степени, что забыла вытереть нос, который был весь в порошке, и в таком виде вышла в зал, а потом осознала, что на меня все смотрят…  Но вообще там это уже никого не удивляло, по крайней мере сотрудники кафе давно перестали гонять этих детей. Понятно, что где много наркоманов, там и продают. И какой-нибудь 15-летний Вася, который бодяжит мефедрон содой, чтобы снять квартиру и жить отдельно от мамы, первым делом едет на “Китай”. Если эти люди видят, что ты явно из этой компании и похож на торча, то они сразу подходят и предлагают купить. Кстати, крайне отрицательную роль во всем этом сыграл “Лев против”— благодаря им место распиарилось, и туда стали приходить уже не милые подростки, а какие-то совсем отбитые маргиналы, толкающие маленьким девочкам соль и уговаривающие их прямо там всем этим поставиться. Стало очень много странных компаний и драк».

«Про уличные наркотусы я, конечно, слышал, но сам там никогда не бывал, — пожимает плечами Дмитрий. — Туда в основном ходят люди, не слишком озабоченные собственной безопасностью. Главная точка — это, конечно, “Китай”, а точнее, ныне закрытая “Яма”. Помнишь, не так давно гуляло видео про то, как парочка занялась сексом прямо там, на ступеньках, на виду у всех? Они оба были под мефедроном».

«Вы, взрослые, всего этого не видите, потому что у вас иначе настроена оптика, — говорит Анна. — Вы замечаете бары, кофейни и прочие заведения. У меня сейчас тоже случилась эта перенастройка, я там хожу и уже не вижу всех этих ребят. Знаю, что часть из них перебралась в другие места. В одном всем известном парке можно минут пятнадцать погулять, порыться под любым деревом и почти наверняка найти закладку. У нас такой промысел называется шкуроходом. Сейчас он процветает, потому что юных наркоманов стало очень много, но почти ни у кого нет денег».

«Про Китай-город я узнала в школе, — рассказывает Ирина. — Одна моя очень хорошая подруга бывала там постоянно, и я решила: раз ей там нравится, то почему бы и нет? А теперь ее больше нет — умерла, поставив себе по вене смесь кетамина с солью. Помню этот день. Была пятница, предпоследний урок, мне звонит ее мама: “Привет, я что-то не могу связаться с Аленой”. А с последнего урока меня уже забрали классный руководитель и завуч и тоже спрашивают: “А ты не знаешь, что с Аленой?” Вообще она иногда вот так вот сваливала в Питер и просила меня ее прикрыть. Был период, когда она год не ходила в школу, в общем, все это выглядело абсолютно нормально.

А на следующий день мне позвонила ее мама: “Ира, Алена умерла”. Я в полном офигении, сперва решила, что это какая-то шутка, стала писать ей во все соцсети: “Эй, что за юмор тупой? Ни хрена не смешно”. Полностью осознать произошедшее я смогла только во время похорон, в тот момент, когда нас пустили в маленькую темную комнатку, где стоял гроб.

У нее, конечно, в жизни был ад — с 13–14 лет она страдала от алкоголизма из-за родителей. Ее мать постоянно пила и дралась с отчимом, и это, наверное, была одна из причин, почему она стала употреблять. В родной семье она была никому не нужна, мать и брат однажды сдали ее в детдом. Семья жила в однушке, и она с самого начала все это наблюдала: как они пьют, как бьют друг друга, однажды видела, как мать с отчимом занимаются сексом. И она стала подбухивать — воровала у них водку и отхлебывала по глотку. А когда она попала на “Китай”, то там уже начались вещества».

«Смерть от некачественных или не тех веществ довольно распространенная история, — говорит Анна. — К примеру, дети находят чужую закладку с метадоном, думают, что это мефедрон, и нюхают его в тех же количествах или пытаются колоть в неправильной дозировке. Или тот же школьник Вася покупает мефедрон, половину употребляет сам, половину бодяжит сахаром или поваренной солью и бежит перепродавать, искренне веря, что покупатель будет это нюхать. А тот колет себе это дерьмо по вене — и привет. Я сама однажды чуть не отъехала на тот свет, потому что перепутала героин с солью. Нашла закладку и снюхала какое-то огромное количество, примерно 0,3 грамма. Чудо, что я тогда осталась жива».

«Чем больше что-то запрещают, тем больше это тебя интересует»

Со стороны кажется, что какая-то борьба государства на этом фронте активно ведется: пишутся законы с новыми запретами, создаются специализированные ведомства, а полиция и ФСБ регулярно отчитываются то о пресечении деятельности очередного онлайн-магазина, то о задержании нескольких сотен закладчиков. Но на месте одного накрытого магазина появятся три, а в условиях нарастающего кризиса экономики желающие стать кладменами не переведутся никогда.

«Из-за Закона о пропаганде наркопотребления о проблеме с психоактивными веществами стало очень сложно говорить в СМИ, — говорит журналист “Таких дел” Андрей Каганских. — Он написан так, что под пропаганду можно подверстать вообще все что угодно. Была история, когда фонд Рылькова по нему оштрафовали на 800 тыс. рублей из-за выпуска газеты со статьей о том, как снизить вред от употребления солей. Причем эта информация все равно есть, просто ее передают изустно, подборки советов ходят в наркочатах и наркоблогах. Но если бы не было закона, то все это не выглядело бы как откровенная партизанщина. Этим занимались бы специализированные НКО, к этому бы привлекали нормальных врачей. Но в глазах чиновников, если ты печатаешь советы о том, как снизить риск зависимости и как не умереть от наркотиков, значит, ты учишь людей упарываться. При этом так и не случилось никаких серьезных санкций в отношении музыкантов, откровенно поющих о наркоте. Не то чтобы вообще кого-то нужно привлекать за пропаганду наркотиков, но их трогать боятся, и это тоже хороший пример непрозрачности и предвзятости системы».

«Нам всерьез вредят замалчивание темы наркопотребления и запреты на упоминание и сайты по теме, — уверена Анна. — Информация нужна тем, кто уже подсел, чтобы потом, когда они попытаются завязать, у них хотя бы не было серьезных последствий вроде ВИЧ. Когда я ходила в группу анонимных наркоманов, то встречала тех, кто уже бросил торчать, обзавелся работой и семьей, но вынужден жить с этим заболеванием, потому что никто не рассказал им в свое время о правилах, которые надо соблюдать».

«По большей части все это преподносится в форме видео или презентаций, которые школьников заставляют смотреть на уроках биологии или ОБЖ, — рассказывает Дмитрий. — Разумеется, все это  никому не интересно, как и любая обязаловка из-под палки. Даже наоборот — поскольку влияние веществ порой безумно гипертрофируется, этим они скорее вызывают интерес, чем отпугивают. Или тебе показывают мутную фотку какого-то разложившегося полутрупа и говорят, что употребление марихуаны или экстази приведет именно к такому результату. Никаких реальных знаний о воздействии веществ на организм и о последствиях употребления эти занятия не дают. К тому же рынок постоянно обновляется, появляются новые виды наркотиков, а их никто не исследует и не рассказывает о них школьникам. О долгосрочных последствиях от мефедрона мы вообще ничего не знаем, потому что поколение его потребителей еще не подошло к порогу старости. Принудительное тестирование у меня в школе было один раз, за два года в вузе — ни разу. Участие в нем якобы добровольное, но на тех, кто отказывался сдавать, потом очень косо смотрели. Разумеется, оно элементарно обходится».

«“Обязательные” тесты — ой, не смешите меня! — согласна Анна. — “Подружка, пописай в баночку” и все. Никто не знает, что происходит с результатами этих тестов — идут они куда-то дальше или нет. Говорят, что они анонимные, но почему-то приходится подписывать анкету со своими именем и фамилией, а потом тебе еще и задают дурацкие вопросы. Меня спросили, пью ли я какие-нибудь таблетки. Я честно ответила, что да, пью антидепрессанты, мне врач выписал. “Нет, тебе они не нужны, ты еще молодая, ты все придумываешь и вообще сама со всем справишься”. Вот он, средний уровень людей, которые борются с подростковой наркоманией».

«Чем больше что-то запрещают, тем больше это тебя интересует, — подводит итог Кирилл. — Было бы куда логичнее бороться с причинами употребления. Для этого в школах должна быть комфортная среда, место, где дети могут поговорить о своих проблемах с психологом, чтобы был хоть один взрослый человек, которому они могли бы довериться. Это укрепило бы их моральное состояние и действительно помогло бы оградить от наркотиков. Но мы получаем просто голое “Нет! Наркотики — это плохо!”, и это настолько пустые и смешные слова, что они никого ни от чего не спасают».

«Для них это не болезнь, а форма распущенности»

«В Свиблово есть больница — нечто вроде “мусорки” для детей, — вспоминает Анна. — Там есть отделение, которое называется “Для несовершеннолетних, находящихся в трудной жизненной ситуации”. Если ты ребенок и тебя поймали ночью менты, а твои родители не хотят тебя забирать — отправляют туда. Когда меня привезли, у меня началась ломка, и я стала просить вколоть мне хоть что-то или хотя бы дать снотворное, а медсестры не имеют права, у них даже препаратов таких нет, потому что это не нарколожка. Своим соседкам по палате я сразу сказала, что я наркоманка, и на меня началось жесткое давление. Я говорю им: “Мне больно, пожалуйста, извините, что я мешаю вам спать своим плачем”, — а мне в ответ понеслось, что наркоманы не люди, что я животное тупое, что я сама во всем виновата и все в таком духе. На нас всем наплевать. Если ты умираешь — никто не будет об этом беспокоиться. У нас наркозависимость вообще не воспринимается как болезнь, скорее как форма распущенности. Типа тебе нехрен делать, вот ты и колешься в свободное от работы с учебой время. На несовершеннолетних эта система давит вдвойне — меня вот забрали в психушку не то что без моего согласия, а даже без согласия родителей. Лежавшие в нарколожках знакомые рассказывали, что персонал там состоит в основном из старых теток. И если ты девочка, то получишь от них по полной программе. Тебе постоянно будут говорить, что ты просрала свою жизнь, что ты шлюха, что у тебя никогда не получится завязать и все такое».

В советские времена проблема наркозависимости попросту игнорировалась, считалось, что все это происходит где-то на «растленном Западе», но не у нас. Позже, когда выяснилось, что наркомания не просто существует, но и идет рука об руку с эпидемией ВИЧ, государство принялось создавать систему реабилитации. Она сразу же захлебнулась, потом кончились деньги, и все застыло в состоянии падения в пропасть. А главное, государство все еще не могло определиться со своим отношением к жертвам зависимости, и вплоть до середины нулевых они были фактически предоставлены самим себе.

Все изменил человек, который не был врачом или чиновником. Именно борьба с наркотиками и создание якобы эффективных методов реабилитации наркозависимых помогли Евгению Ройзману убедить население Екатеринбурга в том, что его фонд остановил бушевавшую в городе «эпидемию героина», и позволили стать ему депутатом Государственной думы четвертого созыва, а в 2013 году победить в борьбе за пост мэра столицы Урала. Даже будучи выбитым из большой политики, Ройзман до сих пор сохраняет влияние в Екатеринбурге и раз в неделю выступает в собственной часовой программе на радио «Эхо Москвы».

С  первого дня своей медийной известности Ройзман не уставал повторять одну и ту же фразу: «Нарколыги не люди». Дегуманизация наркозависимых стала основной фишкой его фонда, вдобавок она позволяла получить огромный кредит доверия у обывателей, напуганных страшными историями про «героиновых зомби». Государство с удовольствием взяло эту идею на вооружение. В 2008 году, уже будучи избранным президентом, Дмитрий Медведев предложил ввести уголовную ответственность за употребление наркотиков. Тогда эту инициативу «заиграли», но с тех пор гайки закручиваются непрерывно, а статья 228 УК РФ окончательно превратилась в «народную статью», по которой сегодня сидит каждый четвертый заключенный в стране.

«Как-то я шла по лесу за закладкой, не одна, а с парнем, — вспоминает Анна. — Останавливают нас двое мусоров в гражданском, просят открыть сумки и находят у меня пустой пакет с зиплоком, на дне которого болтались две крупинки того, что там было раньше. Они сразу обрадовались: “Ну все, [непечатное: конец] тебе, девочка, сейчас мы тебе недостающее подкинем, и сядешь ты лет на пять”. — “Как так? — говорю. — У меня же ничего нет”. — “А если ты сейчас сдашь тест на наркотики, какой результат он покажет?” Я понимаю, что результат будет положительный: “Ага, ну все, сейчас у тебя в кармане появится доза”. То есть если у тебя тест покажет положительный результат, то менты запросто могут заработать раскрытие за твой счет. Так что имей в виду — все эти громкие истории про то, что кому-то подкинули наркотики, это все вполне реальные наркопотребители, а не случайные люди. С торчами такие дела проворачивать гораздо удобнее».

«Несколько раз меня шмонали, и довольно жестко, — кивает Кирилл. — И каждый раз я боялся, что мне что-то подкинут. Это одна из причин, по которым я сейчас хочу бросить употреблять».

«Отметка об учете в наркодиспансере — это фактически клеймо на всю оставшуюся жизнь, — говорит Дмитрий. — Тебя по сути помещают в социальную клетку и даже если учет однажды снимут, то все равно во всех базах ты будешь проходить как наркоман. Эта система не помогает людям встать на ноги, она их просто топчет».

«Страх перед медициной и вообще перед любыми контактами с официальной системой — это одна из тех вещей, которые нас убивают, — подтверждает Анна. — Вот самая распространенная ситуация: человек передознулся, ему плохо, надо вызывать скорую. Но следом за скорой приедет полиция, а с ней общаться никто не хочет. Мой парень рассказывал, как у них на тусовке вот так человек умер. Никто не хотел звонить, тянули время как могли, потому что надо было эту ситуацию как-то объяснять, а никто не знал как. Еще был случай — девочка находится на пороге метадонового передоза. На этот раз вызвали скорую, сказали врачам: “Вколите ей налоксон” (препарат-антагонист, применяемый для резкого вывода из передозировки опиатами. — Прим. автора). А они такие: “Да ну, она же ходит, разговаривает. Она же не засыпает”. — “Ну вколите налоксон, вам сложно, что ли?” — “Да нам потом столько бумажек писать. Давайте мы ее лучше госпитализируем”.

Этот страх перед общением с врачами, наверное, останется со мной на всю жизнь. Недавно у меня обнаружилось нечто вроде тромбофлебита, а по факту просто истончилась и “сгорела” вена. И я очень боялась идти к терапевту, потому что вдруг это потом куда-нибудь передадут. В итоге мне пришлось показывать свои вены моей гинекологичке, с которой мы в более или менее доверительных отношениях, и она тоже мне сказала, чтобы я никуда больше с этим не обращалась».

И где же здесь выход?

«Главное, почему молодые люди начинают видеть в наркотиках решение своих проблем, по моим ощущениям — это отсутствие каких-либо перспектив и непонимание того, как реализовывать себя дальше, — считает Дмитрий. — Остановившиеся социальные лифты — вот это самое. По большей части во все это попадают дети среднего класса либо из его низов, то есть учителей и рабочих, те, у кого нет денег на достойное платное образование. Второй мотив — желание выделиться из толпы и стать своим в какой-то социальной группе. Кому-то просто интересно, кому-то надо забыть о личных проблемах, у кого-то комплексы, переживания, ненависть к себе и все такое. Есть и такие, которые хотят устроить своему сознанию нечто вроде перезагрузки, мол, я месяцок поторчу на мефедроне и выйду обновленным, дурачки».

«Больше всего наркотиков именно на окраинах Москвы, — говорит Кирилл. — Там, где меньше полиции, больше бедности, где неблагополучные семьи, в которых живут неблагополучные дети. Многие из тех, кто начинает употреблять в подростковом возрасте, не могут разобраться в своих проблемах и получить настоящую помощь. У меня многие знакомые активно юзают траву именно потому, что у них нет ресурсов, чтобы справиться с тем напряжением, которое есть у них в жизни».

«Страшно то, что наркотики сейчас подросткам достать гораздо легче, чем алкоголь и сигареты, — говорит Вита Боянова, координатор проекта “Подростки и котики”, созданного художницей-акционисткой Катрин Ненашевой и помогающего детям справиться с наркозависимостью. — Чтобы купить бутылку, надо найти себе товарища 18+, доверить ему свои деньги и так далее. А для того, чтобы воспользоваться сайтом, им не надо ничего, они уже с 14 лет знают, как туда попасть и как искать закладки. И все это ужасно, а еще ужасней то, что об этом никто не говорит, кроме маленьких НКО типа нашей».

Сейчас из недр Государственной думы периодически исходят предложения о том, что возраст разрешенной покупки алкоголя хорошо бы поднять до 21 года. К каким последствиям это приведет — можно легко себе представить.

Еще одной причиной стало практически полное исчезновение человеческого фактора из самого процесса оборота наркотиков. Многие из воспетого в одноименной песне Дельфина поколения дилеров 1990-х хоть и отличались крайней беспринципностью, но, увидев у себя на пороге трясущегося от волнения подростка, все же могли дать ему пинка и захлопнуть дверь. Сейчас продавец, закладчик и покупатель не знают друг о друге ничего, и эта анонимность, безусловно, снимает любые моральные ограничения.

Так что же делать родителям? Для начала понять, что на сегодняшний момент государство в борьбе за здоровье детей не союзник. И уж, конечно, вряд ли стоит играть в полицейского самим. Если после того, как вы прочтете этот материал, вам захочется немедленно ворваться к своему ребенку, отобрать у него телефон, выбить из него пароли от всех соцсетей, закрыть ему доступ в интернет и ограничить общение со сверстниками — ударьте себя по рукам. Вспомните раздутую панику вокруг якобы доводившего подростков до самоубийства «Синего Кита», на волне которой действительно случилось несколько самоубийств из-за того, что перепуганные родители начали грубо нарушать личные границы своих детей. Такими действиями вы просто спровоцируете ребенка скрывать свою жизнь от вас еще тщательнее. Но главное — нужно самим понять, что наркозависимые — это больные люди, которым нужна компетентная помощь, а не репрессии.

Фото: кадр из фильма «Красивый мальчик»