В 2022 году из России уехало как никогда много людей. Оценки отличаются. По подсчетам Forbes, только после объявления мобилизации из страны выехали более 700 тыс. человек. А ведь была еще волна февральско-мартовских эмигрантов. Впрочем, демографы склонны оценивать масштабы исхода скромнее. Например, независимый демограф Алексей Ракша в разговоре с «Москвич Mag» назвал цифру в 400 тыс. эмигрантов с января по начало октября. Но и это рекордная в новейшей истории страны цифра. В Москве масштаб миграционного оттока был так велик, что серьезно повлиял на рынок недвижимости.

Мы спросили у трех москвичей, оказавшихся за последние месяцы в одной из классических коллизий русской литературы, на чужбине, что они чувствуют, как переживают жизнь вдали от родины и рассчитывают ли однажды вернуться. Каким им видится первый день в родном городе?

Дарья Кретова, Ян Шенкман, Кирилл Медведев

Как вам кажется, глядя из сегодняшнего дня, вы уехали из России на время или навсегда?

Ян Шенкман, поэт и журналист: Я себе не представляю ситуацию, в которой смогу вернуться. Чтобы ее себе представить, нужно допустить, что мы все скажем друг другу: «Что-то мы погорячились немного, давайте забудем и начнем с чистого листа. Ведь, в принципе, хорошо сидели». Но я на это точно не согласен. Я не смогу сделать вид, что ничего не произошло, просто вернуться в 23 февраля. И продолжить веселиться.

Дарья Кретова, востоковед: Я наблюдаю за тем, как развивается ситуация. Я больше всего сейчас занята этим: смотрю сводки, слушаю аналитиков, и опять по кругу. Про политику. Вот историю, которая вроде бы не связана с политикой напрямую, сегодня услышала. Представьте себе компанию в Москве, которая занимается, скажем, инсталляцией звука в новых квартирах. Есть клиент-бизнесмен. Этот клиент оказался чем-то недоволен, кажется, недостаточно быстро реагировали на его указания или что-то в этом роде. И вот в офис этой компании приезжают четверо чеченских парней, дожидаются президента компании в переговорной, дают ему там наскоро под дых, объясняют, как нужно себя вести с уважаемым человеком. Уходят. Занавес.

Это про то, как решается сейчас простой повседневный вопрос по бизнесу. Не про политику. Вот такая примета времени, давно мы не слышали такого. Уже стало клише высказывание, что «новые девяностые» грядут, а мне страшно, что будет еще хуже: бои без правил, война всех со всеми.

Кирилл Медведев, переводчик, музыкант: Безусловно, уехал на время.

При каких обстоятельствах вы смогли бы вернуться?

Кирилл Медведев: Как только пойму, что возможность повлиять на что-то, находясь внутри страны, стала хотя бы ненамного больше, чем риск тупо оказаться за решеткой.

Ян Шенкман: Нет, то, что произошло с нами, потому и произошло, что мы все время подстраивались под обстоятельства. Шли на компромиссы. Я больше так не хочу.

Я понимаю, о чем вы говорите. Что будет мир или хрупкое перемирие. Но меня это не устраивает, потому что суть остается той же. А во-вторых, я считаю, что за свои слова и свои действия люди должны нести ответственность. А за эти восемь месяцев миллионы людей наговорили и сделали столько, что я не представляю себе, как даже при самом мягком хрущевском или горбачевском режиме в новом изводе я буду жить рядом с этими людьми. И знать, что они это сделали, и им ничего за это не было. Что мои соседи или коллеги только что кричали: «Убей его». Что они писали доносы, говорили неправду, разжигали ненависть. Я отказываюсь жить с этими людьми в одной стране.

Просто в людях проснулись пещерные чувства. Они решили, что это можно. Что это правильно для их жизни. И мы не можем полстраны, ну или треть, четверть страны посадить в отместку? Нет. Это люди, которые продолжат в этой стране жить и определять ее будущее. И мне с этими людьми не по дороге, правда.

Дарья Кретова: Должна закончиться СВО, должны быть освобождены политзаключенные, и чтобы за высказывание своего мнения людям не грозила и тюрьма. Я очень этого хочу и жду. При этом трудно сказать, где я буду, в смысле, какой я буду к тому времени. Понимаете, со мной лично с 24 февраля произошла такая мощная трансформация. Все, что я читала про Вторую мировую войну, про приход нацистов, про реакцию немцев на нас, евреев, про диссидентов, про смелость и страх в этих условиях, совершенно переосмыслилось в моем бедном, неготовом к такой встряске сознании, до меня дошло. Я уже никогда прежней не буду. И в этом виде для светской Москвы больше не подхожу. Я открываю рот и чувствую себя человеком, способным говорить только о диализе, потому что у него отказали почки. В этой теме нет никакого пространства для мнений и обсуждений. У меня развилась абсолютная нетерпимость к любому мнению, которое хоть немного отличалось бы от моего, никакой гибкости, грации или изящества, необходимого для small talk на открытии какой-нибудь прекрасной выставки. А близкие друзья мои почти все уехали или собираются уезжать.

Многие эмигранты испытывают острую ностальгию. Нередко людей преследуют чувство вины, сомнения из-за вынужденной эмиграции. Как вы переживаете свой отъезд? Что вас больше всего тревожит?

Ян Шенкман: Знаете, словарь толкует слово «ностальгия» как тоску по родине. Но уже давно это слово употребляется и в другом смысле. С тех пор как, скажем, с лица земли исчезла досоветская Россия, это слово употребляется в смысле тоски не по месту, а по времени. Можно вернуться в Россию, но невозможно вернуться в то время, когда все было хорошо.

Просто физически нет той страны, где пусть не все было в порядке, но были хоть какие-то проблески, были какие-то достижения, какие-то ниши, в которых можно было бы чувствовать себя человеком. И говорить: «Вот, смотрите, у нас получилось. И вот у этого парня отлично получилось. И все не так плохо. Есть какая-то жизнь, какое-то развитие».

Дарья Кретова: И я испытываю ностальгию. И вину тоже испытываю. Это при том, что я, наверное, не очень хороший пример, треть своей жизни я провела не в России. У нас четверо детей, которые все родились в Америке, не перестаю за это благодарить судьбу и нашу разумность; всегда было ясно, что может быть очень плохо. Так что к эмиграции в очередной раз я была готова. Но, удивительное дело, у меня появилось острое внутреннее сопротивление и возмущение, чувство несправедливости и беспомощности. И чем дальше я от этого эпицентра несправедливости и страха — а в этот раз мы уехали совсем далеко, — тем больше почему-то тянет назад. Чем объяснить это, пока не знаю, может, боюсь пропустить начало перемен, не знаю. И вот сейчас я нахожусь в Тбилиси, это намного ближе, чем Бали, и от этого легче. Тревожит свекровь, которая осталась одна, ей грустно, но ехать категорически отказывается. Она профессор, вся ее жизнь в работе, в ее студентах.

Кирилл Медведев: Эмиграция всегда казалась мне страшным сном. Так что и чувство вины, и сомнения, и ностальгия, и страх превратиться в карикатурного ностальгирующего эмигранта — все это есть в полной мере. Есть огромный страх потерять ощущение того, что происходит в России, того, что переживают люди.

Думаете ли вы о возвращении домой? Каким оно вам представляется?

Ян Шенкман: «Я бы хотел вернуться. Но надо смотреть трезво: возвращаться некуда. Это как в 1998 году сказать: “А давайте вернемся в перестроечные времена, на Арбат, где поют песни и все прекрасно. У нас было отличное будущее, все были неформалами, смотрели фильм “Асса”». Все, этой страны уже нет. Привет.

На ее месте что-то будет. Я не говорю, что все преступники и мерзавцы. В России полно прекрасных людей. Но я чувствую, что не они определяют общий фон и общее будущее. И очень долго не смогут его определять.

Дарья Кретова: Очень хочется, чтобы была возможность приехать, если это срочно и важно. Пока только об этом мечтаю.

Кирилл Медведев: Думаю постоянно. Я не жалею о той комфортной и засыпанной деньгами Москве последних десяти лет, которая, видимо, уходит. Я представляю себе возвращение в ситуацию крайней нестабильности и борьбы. Представляю себе Москву без имперского лоска и аполитичного потребления, Москву, которая перестает быть витриной, прикрывающей общенациональную бедность, отсталость и бесправие, Москву, которая превращается в арену исторических событий.

Есть ли места в Москве, о которых вы скучаете больше всего? Куда бы вы пошли в первые дни после возвращения?

Кирилл Медведев: Это будет очень сентиментально звучать, не хочу…  Вообще очень хотел бы встретить в Москве Новый год и погулять с семьей и собакой в Гончаровском парке, рядом с которым прожил последние несколько лет.

Ян Шенкман: Есть такое место. Миусский парк. Но…  Поймите, уехало очень много прекрасных людей. И они уехали не на пару дней. Этот опыт изменил их тоже. И в эту уехавшую Россию уехать не так плохо. Только я в ней и так нахожусь. В эмиграции.

После Великой Отечественной войны ведь многие тоже вернулись в Россию. И многие поплатились жизнью. Кто-то сел. Было и по-другому. Вернулся великий писатель Куприн, вернулся Вертинский. Но ведь он был в стесненном положении, вернувшись. И, наверное, не был сам себе хозяином. И вообще таких случаев очень мало. Гораздо больше случаев, когда люди вернулись и погибли, как тот же Эфрон. Поэтому тема возвращения она такая, провокационная.

Недавно началось возвращение тех, кто уехал в марте. И смотришь: с ними ничего не происходит страшного. А потом выясняется, что кто-то стал «иностранным агентом», как Катерина Гордеева. У кого-то слетели все концерты, как у Васи Обломова. Он не смог сыграть ни одного.

Нет хорошего опыта возвращения. Я не знаю, побываю ли в Миусском парке когда-то еще. Ведь помимо родины у нас нет будущего. Оно может быть любым. Каждый день оно новое. Поэтому я бы не стал строить прогнозы. Я говорю о том, что думаю сейчас. А как повернется мировая история, мы с вами не знаем.

Дарья Кретова: Я родилась и выросла на Соколе, у нас там был свой локальный патриотизм. Туда хочу, на фонтан на местности. Мы так все время говорили — те, кто там остался, тем, кто переехал: «Ты где сейчас?» — «Я на местности», значит, на Соколе. Училась на Моховой, когда проезжаю, киваю — родное. Красные Ворота — второй дом, называем их просто «Красные», это уже семейный сленг. Покровка, Чистые пруды, так хорошо там гулять, в Mясницком проезде есть бронзовый ансамбль, мы там по нашей традиции, проходя, ежику носик трем на удачу. Я тут встретила в Тбилиси Виктора Анатольевича Шендеровича (внесен Минюстом в реестр иноагентов), мы с ним договорились через год встретиться в Москве. И вы приходите!