На протокольных, по большей части постановочных фотографиях — строгая женщина, выглядящая гораздо старше своих двадцати с хвостиком лет, без малейших признаков какого бы то ни было кокетства, разве что улыбка хорошая.

Ни нарядов, ни косметики, даже ракурсы, как правило, не выигрышны. Да и к чему женские ухищрения, когда взгляды все равно перетягивает «Золотая Звезда» Героя СССР, что сама Марина Михайловна Раскова — прославленная летчица и любимица Сталина, совершившая перелет на Дальний Восток и удостоенная звания Героя Советского Союза, — несомненно, только приветствовала.

Однако знавшие о Расковой только по газетным передовицам при личной встрече бывали обескуражены. Так, Константин Симонов, встретивший ее в 1942-м, был поражен ее «спокойной и нежной русской красотой». Нарком авиационной промышленности Алексей Шахурин отмечал: «Всегда одетая в строгую военную форму, Марина Михайловна тем не менее оставалась женственной и элегантной». А летчица Раиса Аронова так ее описывала: «Свет из-под зеленого абажура настольной лампы неярко освещал хорошо знакомое по фотографиям лицо. Прямой пробор. Гладко зачесанные волосы собраны на затылке в узел. Тонкие черты слегка загорелого лица. Четкий разлет темных бровей. Чистый, высокий лоб. Красивые серые глаза. На гимнастерке — “Золотая Звезда” Героя».

Она стала одной из первых женщин, примеривших на себя профессию штурмана, до того исключительно мужскую. Поставила несколько мировых рекордов дальности полетов. Но была так нарочито, так вызывающе советской, что нынешние феминистки о ней и не вспоминают. День рождения «штурманки» Расковой отмечает разве что московский экскурсионный проект «Фланерка», призванный «вернуть город женщинам». Упомянутая Аронова утверждала, что Марина Михайловна из числа тех немногих людей, о которых не бывает двух мнений. Она ошибалась. Раскова погибла в 1943-м, тогда же довоенная популярность была залитована в каноническую биографию. Однако сегодня она несколько расшатана: по-разному оценивают и причины небывалой служебной карьеры Марины Михайловны, и ее профессиональные дарования. Между тем реальная жизнь летчицы настолько вычищена, что отыскать живые подробности практически невозможно. Не воспринимать же всерьез рассказы о том, что якобы именно Раскова была повинна в аресте певца Вадима Козина: их, мол, связывали близкие отношения, и в Берии, который тоже подбивал клинья к девушке, взыграла ревность. Похоже, та самая звезда героя затмила не только красоту Марины Михайловны, но и ее человеческую сущность.

«… На Тушинском аэродроме гремел очередной праздник. Трибуны и часть поля были заполнены возбужденной толпой. Все внимание было приковано к большому дюралевому трехмоторному самолету, который стоял чуть поодаль и напоминал бы чучело монстра, если бы не большие буквы “СССР” на боку. Играли оркестры, развевались знамена, проходили отряды пионеров с горном и барабаном. Шел митинг, посвященный предстоящему беспосадочному перелету на Дальний Восток женского экипажа: Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины Расковой. Над закругленным фасадом Центрального авиационного клуба зиждился огромный портрет Сталина в каменной большевистской фуражке. Меньшими изображениями, как в фуражке, так и без оной, пестрело поле. Там и сям мелькали также недавно вошедшие в употребление двухголовые портреты — котоподобный Сталин, сжавший в объятиях счастливую широкоскулую мышку Мамлакат (первую пионерку, ставшую кавалером ордена Ленина за рекорд при сборе хлопка. — Прим. автора)».

Эта зарисовка из романа «Московская сага» не более чем писательская фантазия Василия Аксенова. На самом деле 24 сентября 1938-го в 8.12 утра двухмоторный самолет АНТ-37бис с указанным экипажем стартовал с Щелковского аэродрома, и назывался он «Родина». Три советские летчицы замахнулись на беспосадочный перелет из Москвы на Дальний Восток. Призванные на передовую идеологического фронта, они поклялись перебить мировой рекорд француженки Андре Дюпейрон, пролетевшей в середине мая 4360 километров.

Экипаж «Родины» был хорошо известен всей стране. Хотя сложно представить столь разных женщин, от внешнего облика и склада натуры до биографии. Командир Валентина Гризодубова родилась в семье харьковского авиаконструктора-любителя и, как говорила сама, «иного пути, кроме неба, и быть не могло». Второй пилот, деревенщина Полина Осипенко, поступила в летную школу только после челобитной наркому Ворошилову, заставив поверить, что и последняя батрачка в СССР обретет крылья. Куда интересней складывалась судьба самой младшей из команды, 26-летнего штурмана Марины Расковой. Не случайно именно она стала олицетворением советской женственности для целого поколения.

«Я хочу быть, как Марина Раскова», — признавались сотни тысяч девушек в заявлениях о приеме в аэроклубы и секции Осоавиахима — Общества содействия обороне, авиационному и химическому строительству. В межвоенную пору авиация переживала небывалый подъем, подпитываемый активной пропагандой. Плакаты призывали: «Дадим стране сто тысяч летчиков!», «Женщина-пролетарка, иди в школы, техникумы, втузы гражданского воздушного флота». Впрочем, сама Марина Михайловна до поры до времени оставалась к этим призывам равнодушна и повальному увлечению не поддавалась. Позже она признается: «Мой приход в авиацию не характерен для большинства советских летчиц. Ни в детстве, ни в юношеские годы я даже не помышляла об авиации. Мои родители мечтали воспитать из меня музыканта, а я сама готовилась быть артисткой, оперной певицей».

Экипаж самолета «Родина»: Полина Осипенко (второй пилот), Валентина Гризодубова (командир), Марина Раскова (штурман)

Она была дочерью одной из знаменитых сестер Любатович. У выходца из Черногории владельца московского кирпичного завода Спиридона Марковича Любатовича родились пять дочек и каждая по-своему примечательна. Старшие, Ольга и Вера, пошли в революционерки-народницы, были знакомы с Карлом Марксом и Верой Фигнер, неоднократно осуждены, пережили каторгу и ссылку. Фанатичная Ольга, член исполкома «Народной воли», жила в гражданском браке с Николаем Морозовым — идеологом терроризма, больше двадцати лет отсидевшим в казематах, а впоследствии ставшим создателем теории «новой хронологии» мировой истории. Вера мало в чем уступала Ольге, в народовольческой среде ее знали под кличкой Волчонок.

Три младшие сестры избрали более легкомысленную судьбу. Самой известной из них стала, конечно, Татьяна — меццо-сопрано, «слабость» Саввы Мамонтова, ради которой он, по слухам, и создал Русскую частную оперу. О романе миллионщика и певицы — по общему мнению, весьма средней — судачила вся Москва, что не мешало уважаемой публике собираться в особнячке Татьяны Спиридоновны на Долгоруковской или на даче в Путятино. Ее портреты писали Михаил Врубель, Константин Коровин и Михаил Нестеров. Федор Шаляпин одно время жил во флигеле ее дома, а первую свою свадьбу праздновал в ее усадьбе. Фельетонист Александр Амфитеатров, желчно дышавший в сторону певицы, — она в обход его жены стала первой исполнительницей партии Ольги в «Евгении Онегине» — называл ее духовной неудачницей. Одной из тех, кто, оторвавшись от семейной прозы и революционного нигилизма, стремится совершить нечто сверхсильное, но не знает, что именно. В этом смысле племянница Татьяны Спиридоновны была, несомненно, «удачницей»: можно по-разному относиться к идеалам Расковой, но они, несомненно, были высокими, и верила она в них искренне.

Татьяна Спиридоновна тяжело переживала, что над ней «хихикают», и в начале 1890-х променяла Москву на провинциальные сцены. А Частную оперу одно время возглавляла четвертая сестра Любатович — антрепренер Клавдия Спиридоновна, по мужу Винтер. Несколько лет театр даже назывался «Частная опера Винтер». Когда Мамонтов попал под суд и обанкротился, именно Клавдия распродавала уникальные партитуры, реквизит и костюмы. Говорили, что вырученные деньги она присвоила.

Матерью Расковой стала младшая из дочерей Любатовича, рожденная в его последнем браке. Профессию она выбрала самую прозаическую — преподавала французский. Но женское счастье Анна Спиридоновна нашла на тех же частных подмостках. Михаил Дмитриевич Малинин был бухгалтером, долгие годы прослужил в деле московских купцов Алексеевых. Но любил петь и в какой-то момент полностью отдался этому призванию. По всей видимости, Малинин — это артистический псевдоним, настоящая фамилия Марининого отца была Буренин, под ней он выступал до начала 1890-х годов. Он дружил с Мамонтовым, когда открылась Частная опера, играл на ее сцене, и сам Савва Иванович признавал: «Нам бог послал такого роскошного баритона». Одновременно Михаил Дмитриевич вел деловую переписку театра, составлял отчеты, организовывал гастроли. Судя по тому, как быстро опера прогорела, делец из него был тот еще.

Несмотря на разницу в возрасте, Раскова тесно общалась со сводным братом по отцу Борисом. Известный конструктор, он был проектировщиком первых советских подводных лодок и настолько засекречен, что даже родной сын узнал о роде отцовских занятий только когда вырос. Борис Михайлович жил в Ленинграде, но, приезжая в Москву, останавливался у Расковой. И на торжественную встречу экипажа «Родины» после легендарного перелета его пригласили.

Когда родилась Марина, отец в театре уже не выступал, семью кормил на частные уроки вокала. Несмотря на богемный круг, детей — у Расковой был брат Роман, на четыре года старше — воспитывали вполне обыкновенно. Таскали в театр, устраивали дома кукольные представления, когда приходили гости, ставили на рояль, чтобы прочитали стишок. Семья квартировала в Газетном переулке, в октябрьские дни 1917-го дом оказался под перекрестным огнем. Когда в окно влетела шальная пуля, пробившая насквозь любимого ситцевого кота, Малинины перебрались в коридор, где жили несколько дней. В том же году — Марине исполнилось пять — отец впервые показал ей ноты. Выяснилось, что у девочки абсолютный слух, и это, казалось родителям, определило ее будущее. Они отдали дочь в Пушкинскую музыкальную школу, затем она поступит на детское отделение консерватории, а когда его закроют — в техникум имени Рубинштейна.

В голодном 1919-м жизнь семьи кардинально и трагически поменялась. Михаил Дмитриевич собрался в деревню выменять хоть каких-то продуктов, а вперед заехал на Сухаревский рынок починить прохудившиеся сапоги. Выходя из трамвая, он замешкался и угодил под мотоцикл. Через три недели в Басманной больнице Малинин умер. Анна Спиридоновна при детях никогда не плакала, но оказалась в отчаянном положении. От мужа остались лишь старый рояль и часы. И о няне для детей, и о традиционных летних выездах на съемную дачу пришлось забыть. Денег катастрофически не хватало, белый хлеб выставляли на стол лишь на Пасху. Повезло, что семья в те годы жила в казенной квартире: Анна Спиридоновна работала заведующей учебно-воспитательной и хозяйственной частью нового сиротского дома в Хамовниках, который открылся в здании бывшего Усачевско-Чернявского женского училища. А вскоре вдова получила назначение в детскую колонию в Марфино, где жили сироты Первой мировой.

Уже в школе Марина увлекалась биологией, даже стала председателем школьного биологического кружка. Она была любопытной и общительной, но руководствовалась, судя по всему, не чувствами, а разумом. И после семилетки, когда пришла пора выбирать специализацию, предпочла химию. Первое время Марина пыталась скрестить формулы и ноты и металась между школой и музыкальным техникумом. Но тяжело заболела. Врачи сочли, что от перенапряжения, и велели определяться. Победила наука. Надо было зарабатывать, окончившие девять классов сразу могли поступать на службу, а химики были востребованы. О высшем образовании речи не заходило, эту возможность делегировали брату Роману.

В 1928-м Марина Малинина поступила практиканткой в лабораторию Бутырского анилинокрасочного завода, а после сдачи квалификации получила должность «химика-лаборанта-аналитика». «Я так полюбила завод, что его котлы наполняют мою душу, как прежде наполнял ее театр… » — признавалась она в духе времени. Хотя проработала всего несколько месяцев. Причина самая что ни на есть банальная: в 17 лет девушка выскочила замуж за инженера из соседней лаборатории Сергея Раскова. В мае 1930-го родилась дочка Таня, и Марина Михайловна, как подобает хорошей жене, занялась хозяйством, отрываясь лишь на походы в любимый театр и занятия пением с теткой Татьяной, которая в то время преподавала в Государственной академии художественных наук. Раскова всерьез увлеклась вокалом, и, казалось, сделав небольшой вираж, начертанная с рождения судьба вновь вступила в свои права. Но девушка затосковала: «Я уже привыкла быть на людях, в коллективе». Она неплохо чертила, брат — он поступил на работу в радиолабораторию МГСПС, в дальнейшем стал старшим инженером управления связи по Московской области — то и дело подбрасывал разовые заказы. А в 1931-м, когда Тане исполнилось полтора года, Марине предложили место лаборантки в аэронавигационной лаборатории Военно-воздушной академии имени Жуковского. Так началась ее стремительная карьера.

Нет, Марина Михайловна совсем не сразу поддалась романтике авиаперелетов. Похоже, ее вообще больше привлекало сухое знание, а не эмоции. Даже в музыкальном техникуме куда сильнее живого фортепьяно она полюбила теорию — музыкальный диктант и сольфеджио. В академии Раскова появилась, когда там разрабатывали технику «слепых» полетов: до того летали преимущественно с оглядкой на земные ориентиры — только вдоль дорог и в хорошую погоду. Марина Михайловна, которой благоволило руководство, занялась расчетами, необходимыми для полетов по приборам. И даже поступила на заочное отделение Ленинградского авиационного учебного комбината. «В этот период самостоятельно изучала историю партии и “Капитал” Маркса, — вспоминала она впоследствии. —  Конспектировала, обращалась к первоисточникам. Дома стали все чаще поговаривать, что я слишком утомляюсь и мало внимания уделяю семье». Личная жизнь отошла на второй план — неудивительно, что Анна Спиридоновна бросила работу, взвалив на себя обязанности хозяйки и бабушки. А уже в 1935-м Марина Михайловна официально разошлась с мужем. Ни о каких других мужчинах в ее жизни ничего не известно.

Зато карьера неуклонно набирала высоту, и авиация становилась для Расковой делом жизни. Ее зачислили на должность инструктора-летнаба аэронавигационной лаборатории академии. В 1934-м «за отличную работу» отправили обучаться летному делу, а на следующий год доверили стать штурманом головного корабля на параде на Красной площади. На ее счету три мировых рекорда по дальности полета. Естественно, при всем энтузиазме Марины Михайловны за каждым из ее свершений скрывалась обязательная ремарка об оказанном товарищу Расковой доверии.

В те годы советская власть еще декларировала равенство полов, но в действительности Марине Михайловне приходилось сталкиваться и с пренебрежительным отношением, и с откровенным сексизмом. В академии она преподавала проходившим переподготовку красным командирам. При первой встрече они не рапортовали ей по уставу и даже не поднялись с мест, как было положено. Инструктор на аэродроме над своей подопечной откровенно издевался. Зимой заставил бежать рядом с самолетом, держась за полость, и Раскова обморозила щеки. Только после этой своеобразной инициации он постановил: «Будет из тебя летчик».

Марина Михайловна вспоминает чудную сценку, исчерпывающе иллюстрирующую мужской взгляд на эмансипацию. В 1938-м, перед самым полетом «Родины», ее, Гризодубову и Осипенко позвал поужинать Валерий Чкалов. Усадил в свой привезенный из Америки автомобиль и повез в ресторан стадиона «Динамо». По дороге шутил: «Полная машина баб! Разве “баба” — плохое слово? Вот вы три бабы, а посмотрите, какое дело затеяли! Как же мне вас называть? Мы еще покажем, что такое советские бабы!» И расплатиться женщинам он не дал, хотя для них в ресторане был открыт специальный счет — будущий полет был делом государственным.

Неудивительно, что Раскова старалась не подчеркивать свою гендерную принадлежность и предпочитала строгий стиль. Осипенко всегдашними штанами, короткой стрижкой и расхристанностью походки ничем не выделялась среди летчиков. Гризодубова, напротив, предпочитала высокие каблуки, шляпки и крепдешин. Однажды она приехала в цивильном на аэродром посмотреть на самолет и не удержалась: надела поверх пальто парашют, скинула туфли и полезла в кабину в одних чулках. Для Марины Михайловны это было немыслимо. В 1939-м она написала книгу «Записки штурмана», которая разошлась огромным по тем временам тиражом и стала своего рода манифестом новой женственности. Поэтесса Маргарита Алигер, прочтя журнальную верстку, отметила в дневнике: «Очень интересно, но страшно выхолощено. Ничего о личных делах, о каких-то внутренних переживаниях, о какой-то внутренней борьбе. Это досадно. Ведь она в какой-то степени новый человек, интересно, как она все женское переживала». Эти слова справедливы, но книжка все равно живая и кажется искренней, даже в бессчетном восхвалении вождя. А выстраивание собственного имиджа и вовсе укладывается в отдельный сюжет.

В детстве Марину одевали чаще как мальчика — приходилось донашивать вещи за братом. Чтобы обувать детей, Анна Спиридоновна выучилась на курсах сапожников, и ее дочь с восторгом вспоминает о первых фабричных кожаных туфлях, которые ей, десятилетней, купили на консерваторскую стипендию. На первые заработанные черчением деньги Раскова уже сама выбрала нарядное платье. Вот только когда при проектировании пассажирской гидроавиационной линии Одесса—Батуми пришлось прыгать в воду и узкое платье задралось перед всеми, Марина Михайловна постановила на вылетах юбок больше не носить. Ее устоявшийся образ — хрупкая женщина в гимнастерке под широким командирским ремнем, в синем берете, с некрасиво зачесанными на прямой прибор и собранными в узел волосами. Гризодубова вспоминала: «Я часто встречала Марину у Военно-воздушной академии, и первое, на что обратила внимание, это на ее необыкновенную аккуратность и подтянутость. Во всем — и в одежде, и в прическе, и даже в движениях». И когда во время перелета «Родины» Раскова была вынуждена катапультироваться, она блуждала по тайге одетая по уставу, с приколотым на свитер орденом Ленина.

О том полете сегодня известно все до мелочей. Даже то, что утром перед стартом Марина Михайловна съела на завтрак куриную котлету с лимоном. В июле ее госпитализировали в Кремлевку с приступом аппендицита. Тренироваться на радиооборудовании и принимать закройщиков комбинезонов, шлемов и перчаток — на рекорд работали сотни людей — пришлось на больничной койке. Из клиники она выбралась недолечившись, но выбора не было: вылет неоднократно откладывали по метеоусловиям, и финальную дату 24 сентября 1938 года назначал лично Сталин. По большому счету авиарекорды выстраивались в одну линейку с другими «стахановскими», и АНТ-37 перед полетом негласно переоборудовали, отчего злые языки называли «Родину» не дальним бомбардировщиком, а дамским. Например, были увеличены объемы двигателей, а шасси убиралось не вручную, а простым нажатием кнопки.

Уже через девять часов после старта радиосвязь с самолетом прервалась. Как писал впоследствии Сергей Михалков, «девять суток страна не слыхала / Об отважных своих дочерях». Все это время «Родину» активно разыскивали. Московский штаб располагался в здании Центрального телеграфа, Роман Малинин именно там получал последние новости. «Родину» искали от Забайкалья до Комсомольска, были мобилизованы свыше пятидесяти самолетов, сотни пеших отрядов, следопыты и рыбаки. Но только 3 октября один из вылетевших из Комсомольска-на-Амуре гидросамолетов обнаружил в районе реки Амгуни «на болоте, среди разводий, пятно с непрерывно изменяющейся конфигурацией». Это был АНТ-37бис, рядом различили две человеческих фигуры. Экипаж выбросил им записку с вопросами, летчицы выложили парашют слева от «Родины» — это означало, что с ними нет штурмана Расковой.

Впоследствии выяснится, что, едва перелетев Иртыш, самолет попал в густую облачность и дальше летел «вслепую». Затем началось обледенение, замерзли все приборы, а расход горючего резко увеличился. Когда его осталось на полчаса, а до Комсомольска было еще полтысячи километров, Гризодубова решила садиться. Расковой она приказала катапультироваться, знала, что при похожей вынужденной посадке однотипного самолета штурманская кабина была разрушена: она находилась в нижней передней части фюзеляжа.

Командир экипажа сумела посадить самолет на болота, не выпуская шасси, только законцовки винтов покорежило. За 26 часов 29 минут самолет преодолел 6450 километров. Рекорд француженки был побит. Марина Михайловна между тем удачно приземлилась. Рюкзак она с собой не взяла, боялась, утянет в болота. У нее были компас, нож, «Вальтер», спички в резиновой оболочке и пара плиток шоколада. Десять дней в тайге в «Записках штурмана» описаны поэтично и подробно. К «Родине» Раскова вышла после того, как увидела во сне товарища Сталина. Будто бредет она по тайге, а он подходит: «Где-то здесь стоит моя автомашина, помогите найти. Какой же вы штурман, раз не можете?»

К тому времени к самолету уже прибыли спасатели. Почти сутки продирались через тайгу, день шли на лодках до катера, на котором доплыли до поселка Керби, оттуда в Комсомольск, затем в Хабаровск, где героинь встречал стотысячный митинг. Еще из Керби девушки отбили телеграмму товарищу Сталину. Они вообще все время посылали подобные ритуальные сообщения, как только находили слова: «С Вашим именем в сердцах мы, дочери великой социалистической родины, пролетели без посадки сквозь облачность, туманы, обледенения и ночь от Москвы — сердца необъятной родины, до берегов Амура. На болоте, в тайге, среди сопок мы были не одинокими — с нами весь наш многомиллионный народ, партия и Вы, товарищ Сталин».

В столицу возвращались под фанфары. «Раскрыв объятья, ждет страна / Любимых дочерей», — зачинал Александр Твардовский. «В какой стране есть дочери такие? / Какой народ видал таких орлиц, / чьим крыльям покоряются стихии», — вопрошал Василий Лебедев-Кумач. «Не могло быть и не было прежде / Замечательных женщин таких», — резюмировал Александр Гатов. Даже поэт Джамбул обошелся без восточной витиеватости:

О юные девушки! Ваш самолет —
Джамбул его «Родиной» в песне зовет —
Свершил беспримерное дело недавно…
Шумят о вас тысячи школ и читален,
О вас по ночам беспокоится Сталин,
И с именем Сталина к небу взлетя,
Отважная девушка, наше дитя,
Сквозь тучи, сквозь вьюгу жестокую мчится.

27 октября украшенный яркими полотнищами и портретом Сталина поезд прибыл в столицу. Московский перрон зачистили от посторонних, были допущены лишь официальные лица, летчики — Герои СССР, родные рекордсменок. Тут же, на площади, устроили очередной митинг, затем открытые машины двинулись в Кремль. Мостовая улицы Горького была засыпана цветами и разноцветными листовками, по обеим ее сторонам ликовала толпа. Сценарий встречи героев уже сложился: так же приветствовали челюскинцев и полярников, Михаила Громова и Валерия Чкалова.

Чествования прошли под припев «три девушки отомстили за тяжелые века угнетения женщин» в Грановитой палате. Раскова, подойдя к Сталину, от волнения разрыдалась. Тот погладил ее по голове, усадил рядом. После ужина выступал военный ансамбль, подпевали все. То, что именно на этом приеме Сталин впервые заявил о сворачивании рекордсменской практики, Марина Михайловна будто не услышала. Техническое оснащение самолетов уже не поспевало за развитием мифа о сталинской авиации.

В «Записках штурмана» нет ни слова и об еще одном эпизоде того приема. Владимир Коккинаки вспоминал, что перво-наперво подняли тост за него — первого летчика, перелетевшего из столицы до Приморского края. В ответ он напомнил, что только что похоронил своего штурмана Александра Бряндинского. Тут же выпили за товарищей, погибших при спасении «Родины». В газетах об этом не писали. Утром 4 октября, когда АНТ-37бис уже был обнаружен, над местом его приземления столкнулись два самолета. На бомбардировщике ТБ-3 летел из Хабаровска командующий ВВС 2-й отдельной Дальневосточной Краснознаменной армии Яков Сорокин, на «Дугласе» — Герой Советского Союза комбриг Александр Бряндинский. По большому счету оба отправились на место катастрофы без санкций, из простого желания приобщиться к победе. К слову, на месте творился полный бардак, известно, например, о «самостийной» посадке (!) рядом с «Родиной» самолета У-2 с цветами и шампанским. Из летевших на бомбардировщике погибли одиннадцать человек, в «Дугласе» разбились все пятеро. Похоронили только Сорокина и Бряндинского, в Комсомольске, с воинскими почестями. Тела остальных пятнадцати бросили гнить в тайге, а сам факт катастрофы засекретили. И только в 1990-м останки наконец захоронили в том же «городе на заре».

Спустя несколько дней участницы перелета стали первыми женщинами, удостоенными звания Героя Советского Союза. Медали «Золотая Звезда» вручали через год, когда одной из них уже не было в живых: Полина Осипенко погибла 11 мая при отработке «слепого» полета вместе с начальником главной летной инспекции ВВС РККА Анатолием Серовым, который как раз собирался отмечать годовщину брака с женой, актрисой Валентиной.

Следующих нескольких лет в официальной биографии Расковой до поры до времени будто не существовало. Ее мать в книге «Жизненный путь Марины» упоминает лишь, что дочь стала депутатом и принимала ходоков даже дома, отчего Анна Спиридоновна называла себя секретарем депутата. Раскова, безусловно, входила в советскую элиту. Достаточно сказать, что к званию Героя Советского Союза причиталась единовременная денежная награда в 25 тыс. рублей. Московский Совет выдал ей ордер на новую квартиру с балконом на улице Горького — в доме, где в советское время был магазин «Подарки». Когда в мае 1940-го из Монголии возвращался Георгий Жуков с семьей, для встречи одолжили «Опель Кадет» Марины Михайловны. И в 1941-м, когда дочка Таня праздновала десятилетие, ее мать катала на ней приглашенных девочек.

Но чем Раскова занималась до начала войны? Биографическая лакуна была заполнена только в 1989-м, когда в «Военно-историческом журнале» появилась автобиография Марины Михайловны — только не как капитана РККА, а как старшего лейтенанта госбезопасности. Написана она была 3 июня 1941-го: «С февраля 1937 года по февраль 1939 года работала штатным консультантом в НКВД СССР. С февраля 1939 года по настоящее время работаю уполномоченным особого отдела НКВД СССР, ныне в 3-м управлении НКО СССР. (… ) В апреле 1940 года приказом наркома внутренних дел СССР награждена нагрудным значком “Заслуженный работник НКВД”». Третье управление Народного комиссариата обороны СССР как раз было авиационным.

В НКВД Раскова вступила раньше, чем в армию, а до штатной должности наверняка состояла на внештатной, то есть была осведомителем. Судя по всему, принадлежность к органам и объясняет ее головокружительную карьеру. Марина Михайловна продолжала работать инструктором штурманской кафедры, никак не афишируя свою принадлежность к контрразведке. И ее появление в управлении вызвало всеобщее изумление. Во многом оно было вынужденным: Раскову подводило здоровье, и использовать ее на оперативной работе признали «нецелесообразным».

С одной стороны, неудивительно, что сотрудник академии, на базе которой проводились разработки в области самолетостроения и вооружения, заинтересовал разведку. С другой — в обязанности Марины Михайловны наверняка входил сбор сведений в среде летчиков. В штат НКВД она поступила во время бериевской «чистки» кадров, когда их как раз начали арестовывать. Подпортила непогрешимый образ Расковой и Валентина Гризодубова, дожившая до 1993-го. Колоритная матерщинница, она никогда не лезла за словом в карман и на вопрос об отношениях со Сталиным отвечала, что дважды с ним целовалась. Марина Михайловна вспоминала и день знакомства с «подругой Валей», и трогательную женскую дружбу с совместным музицированием и походами по магазинам. Гризодубова, перейдя 80-летний рубеж, настаивала на более драматичном развитии этих отношений: «Мне неизвестно, как Марина получила штурманское свидетельство. Я также не знаю, какую работу она совмещает, но уверена, что из-за нее пострадало много людей. У нас, можно сказать, получилось “распределение ролей”: она сажала, а я бегала по инстанциям и старалась вытащить». Правдолюбка Валентина Степановна действительно многим помогла, добилась, например, пересмотра дела Сергея Королева и, по сути, вытащила его с общих работ на колымском прииске.

Марина Раскова с дочерью Татьяной, 1938 г.

Гризодубова утверждала, что в экипаж «Родины» Раскова была «рекомендована» НКВД: при полетах в опасной близости от границы это было обычным делом. Между тем Марина Михайловна не имела серьезного штурманского опыта и налетала к тому моменту всего 30 часов. В вынужденной посадке «Родины» повинна тоже она: не смогла наладить вышедшую из строя бортовую радиоаппаратуру, а когда началось обледенение, открыла астролюк, чтобы очистить иней со стекла, и все полетные карты выдуло за борт. Нельзя не сказать, что вопрос о профессионализме Расковой остается дискуссионным и в обсуждениях ее гибели, о которой, как правило, говорится сухо: разбилась, попав в тяжелые климатические условия.

8 октября 1941-го вышел приказ народного комиссара обороны «О сформировании женских авиационных полков ВВС Красной армии». Считается, что это была инициатива самой Марины Михайловны, с которой она обратилась лично к Сталину. Расковой предписали создать три полка с дислокацией в городе Энгельс и укомплектовать их «летно-техническим составом из числа женщин кадра ВВС КА, ГВФ и Осоавиахима». Осталось множество воспоминаний воевавших в этих полках женщин. О том, что обмундирование выдавали мужское, не по размеру, в сапоги приходилось заталкивать газеты. По дороге в Энгельс — а ехали десять дней — не было даже смены белья, приходилось сушить его на себе. Хотя официально учебный день ограничивался десятью часами, на самом деле занимались по семнадцать в сутки. При этом Раскова при любой возможности устраивала девушкам «разгрузочные вечера» — водила их в драматический театр. И вообще ее любили. Сама Марина Михайловна писала родным в эвакуацию: «Я почти не чувствую усталости, хотя больше четырех часов в сутки никогда не сплю и совсем не имею выходных дней». Редко, но в этих письмах прорывается бытовое: «Дома все в порядке. Иногда убираю квартиру; не забываю кормить кота и поливать цветы».

Весной 1942-го Раскова передала командованию 586-й истребительный и 588-й ночной бомбардировочный полки. Бомбардировочный полк, командиром которого, минуя предыдущие ступени карьеры, стала она сама, продолжал осваивать выбитые у начальства новые самолеты Пе-2. В декабре полк перебросили под Сталинград, а на Самарском аэродроме остались два неисправных самолета и самолет Марины Михайловны, дожидавшейся окончания ремонта. 17 декабря она даже смогла вырваться на неделю домой в Москву. Дважды побывала в театре — на «Трех сестрах» в Художественном и на «Фронте» в Малом, несколько раз ходила в кино.

Только 4 января 1943-го звено из трех самолетов поднялось в воздух. Метеосводка была неважной, а «пешки» в плохую погоду становились беспомощными. Но Раскова это игнорировала. Не зря Гризодубова говорила: «Маринка — баба рисковая». Лететь пришлось в тумане. Судя по всему, летчица перепутала волжские берега: думала, что идет пологим левым, а врезалась в высокий правый. Вместе с ней погибли штурман полка Кирилл Хиль, техник эскадрильи и стрелок-радист. Несмотря на декларации, к 587-му женскому полку были приписаны и мужчины. По сути, единственным исключительно женским стал только 588-й, впоследствии 46-й гвардейский ночной бомбардировочный. В годы войны его прозвали «Дунькин полк» (командиром была Евдокия Бершанская). К слову, в основу любовной линии фильма «В бой идут одни старики» положена реальная история одной из летчиц 588-го. А в 2012-м на экран вышел сериал «Ночные ласточки», где Раскову, ставшую единственным историческим персонажем, сыграла Наталья Людскова.

Тело Расковой выставили для прощания в клубе ближайшего к месту катастрофы Саратовского авиационного завода. Гроб был закрытый, несмотря на все усилия знаменитого хирурга Сергея Миротворцева, наложившего на лицо сорок швов. Той же ночью тело отправили в Москву в специальном вагоне, прицепленном к скорому поезду. В столице в почетном карауле под траурный марш Шопена стояли не только члены правительства и Герои СССР, но и брат Роман, и бывший муж Сергей Расков. Командир артиллерийского полка, он специально прилетел на похороны с фронта (погибнет в 1945-м на Одере). Дочь Татьяна, окончив школу, будет зачитывать приветствие от московских медалистов товарищу Сталину в Колонном зале Дома Союзов. Она занималась балетом, училась на филфаке.

Еще девочкой Марина постановила, что доживет до восьмидесяти. Ей казалось, это предел. Погибла она 30-летней. У Марины Михайловны даже нет человеческой могилы — прах захоронили в Кремлевской стене. Московские улица, площадь и переулок названы ее именем, но и в этих адресах нет ничего личного, они лишь указывают на близость академии имени Жуковского. В январе в Энгельсе, где Раскова формировала свои полки, ей открыли новый памятник — обезличенная фигура в летном комбинезоне на фоне вздернутого на крыло самолета. Прежний был не лучше: летчица стояла с по-ленински протянутой рукой, разве что в юбке. Его, кстати, собираются отреставрировать и перенести в Саратов. Хотя многие из местных жителей убеждены, что в их парке «Липки» памятник Расковой уже стоял. На самом деле это была фигура безымянной летчицы, установленная к Дню авиации в 1939-м. По сути, очередная «девушка с веслом», наверняка тиражированная. Но единственная скульптура, где женщина казалась живой: руки в боки, голова, задранная в небо.

А еще именем Расковой, уже в 1980-е, назвали новый сорт ирисов, нежных и цветастых. Хотя сама Марина Михайловна предпочитала гвоздики. Кто бы сомневался.

Фото: © Retro/Фотобанк Лори, из архива Нинель Устиновой russiainphoto.ru