«Довольно долгое время в самом раннем начале детства меня осеняло какое-то чувство, что я знаю что-то, что невозможно знать», — писала о своем детстве Ахмадулина.

Она родилась 10 апреля 1937 года в семье убежденных коммунистов. Отец — ответственный партработник, мать — майор КГБ и переводчица. Эта советскость должна была сделать из Беллы либо крепкого партийца, либо убежденного диссидента. Но Белла избежала и того и другого, выбрав путь «не от мира сего». Эвакуация в Казань, бабушка, бормотавшая на ночь Пушкина, долгая мучительная болезнь, поставившая девочку на грань смерти, — все это превратило Беллу в одинокого, замкнутого ребенка, который смотрит на жизнь из ангелического далека.

Она писала с раннего детства. Стихи, драмы и даже мемуары. Писала, как сама говорила, ужасно, но сочинительство было страстью. Несмотря на внешнюю «нездешность» и видимую неспособность к постоянному труду, писание давалось Белле с огромным усилием. «Легкость гения, с которой мама добывала стихи, была кажущейся легкостью, — вспоминала о матери дочь Ахмадулиной Елизавета Кулиева, — и когда Нагибин (второй муж Б. А.) упрекал ее в том, что она совсем не умеет работать, он был, как минимум, несправедлив. На весах времени оказалось, что ее неработоспособность принесла литературе куда больше, чем работоспособность Нагибина». Сама Белла писала в дневнике: «Стихи возникают во мне только в связи с резкими страданиями мозга. Это напоминает признания под пыткой».

Ее первой публикацией стало стихотворение «Родина», вышедшее в 1955 году в «Комсомольской правде». Потом Евгений Винокуров, который вел литобъединение на Заводе им. Лихачева, куда Белла ходила, взял хрупкую девушку под крыло и печатал в журнале «Октябрь». Потом были Литинститут и Евгений Евтушенко, ставший первым мужем Ахмадулиной, потом — письмо в защиту Пастернака и исключение с быстрым восстановлением. А уже в 1961 году начались стадионы и литературные вечера в Политехническом музее, собиравшие тысячи слушателей.

Ахмадулина совершенно не была рада славе эстрадного поэта и относилась к своей известности вполне равнодушно. Терпеть не могла любого идеологического пафоса и воспевания шестидесятничества. «Вы через слово упоминаете те годы, оттепель, просто потому, что тогда были молоды, а сейчас вы старые дураки», — говорила Белла. Ее поэзия и в самом деле оказалась шире и больше политических инвектив ее соратников по перу, а сама она так и осталась на всю жизнь хрупкой и одинокой девочкой, слушающей ангелов. Именно так, со слезной ангельской любовью, она относилась к России. «Сколько нас учили патриотизму, — однажды записала она в дневнике, — а всего-то надо было показать…  мужичонку, которого мы с Юрой видели вчера: среди далеких сырых снегов, под огромным небом, темно наполненным богом, он брел в безнадежную даль, падал лицом и руками в снег, шатался с невероятным размахом, падал и брел много веков подряд. И от всего этого была такая тоска, такой лесковский щекот в груди, такой страх и захватывающие дух родимость и обреченность к этой земле, которые и есть патриотизм для русских».

В последние годы новости об очередной государственной награде она принимала со смиренным равнодушием: «Вот как? Ну пошли, получим». Когда в 1998 году Русский ПЕН-центр выдвинул Ахмадулину на Нобелевскую премию, премия ушла к Жозе Сарамаго, а Белла заметила: «И правильно, и нечего!»

Фото: Василий Малышев/МИА «Россия сегодня»