Вернувшись в Москву после долгого отсутствия, всегда замечаешь перемены. Меняется свет, цвет, сезон, настроение. Но за два месяца эпидемии и карантина перемен случилось с запасом на несколько лет. И еще непонятно, будет ли все снова, как было. Или город резко развернулся в сторону будущего, которого мы не ждали.

Реванш спальников

В день отмены самоизоляции долгожданное тепло выманило на улицы тысячи жителей, которые толпами ходили по аллеям между типовыми домами моего спального района. В Кузьминском парке я не нашел ни единой свободной лавочки. Здесь, на юго-восточной окраине города, казалось, что жизнь возвращается. Может, даже возвращается издалека, не из ранней весны этого года или прошлого лета, а откуда-то из далекого, чуть ли не советского, прошлого. По улицам ходили туда-сюда какие-то люди в тренировочных тянучках с оттянутыми коленками и в белых майках с лямками. Во дворах народ образовывал плотные кучки. Молодежь устроилась на детских площадках, с которых сорвали красно-белые карантинные ленты. Возле подъездов пятиэтажек и на лавочках тусовались люди постарше. Некоторые из них выпивали. Люди истосковались по общению после долгой изоляции и теперь жадно утоляли эту жажду, преодолевая дистанцию, разделяющую их с почти незнакомыми соседями. Чтобы почувствовать себя попаданцем в 1980-е, не хватало только столиков с домино и развешенного во дворах белья.

Если спальные районы оживают, то в центре города последствия вызванного эпидемией кризиса видны невооруженным взглядом. Наверное, дело в том, что кафе и многие заведения еще не открыли. Но я с детства не видел так мало людей в московских переулках. Зачем ехать в центр, если там негде посидеть и нечем заняться? Чем более престижной и дорогой была улица, тем сильнее на ней проступают черты упадка. Там, где сверкали дорогие витрины магазинов и ресторанов, сейчас по пустым стеклам прописными алыми буквами значится отчаянное «Аренда».

«На время карантина из Москвы уехали до 5 млн человек, — говорит урбанист Григорий Ревзин. — Примерно треть ее постоянного населения. И в такой же пропорции карантин подкосил все остальное. На треть сократилась сфера услуг, доходы бюджета и деньги на руках у населения».

Нас стало меньше, и мы стали беднее. Это количественные изменения, но они могут перейти в новое качество, изменив вектор развития города. Трещину дала сама логика, на протяжении многих лет превращавшая центр Москвы в роскошную галерею, в которой царило потребление, а ее окраины — в ночные хранилища потребителей, расфасованных по тесным человейникам.

Два города будущего

Григорий Ревзин пишет, что в современном мире существуют и соперничают две модели и тенденции развития города и как пространства, и как сообщества. Он называет их постиндустриальным и сетевым городами.

Москва постиндустриальная — это столица потребления. Здесь все становится товаром — жилье, городское пространство, даже красота старинных церквей и дворцов, социальная инфраструктура, медицина, школа, власть и культура. Конкурируя за лояльность потребителей, все социальные службы становятся аттракционами, превращая городскую жизнь в сплошное шоу. А главным двигателем, запускающим городскую машинерию, выступают торговля и услуги.

Такая Москва родилась еще в 1990-х. Она превратила свои улицы в сплошные блошиные рынки. Все торговали всем. Как грибы росли уродливые киоски, стены домов по самую крышу покрывались разномастной рекламой. Потом эта рыночная самодеятельность сменилась более зрелыми формами. Место исчезнувших заводов заняли бесчисленные офисы. Миллионы их обитателей ели, покупали и развлекались, особенно внутри Садового кольца. Центр покрылся ресторанами, клубами и торговыми центрами с магазинами и кинотеатрами. Постепенно торговые галереи расползлись на окраины, а сам центр стал слишком дорогим для плебейских форм потребления. Посреди огней Бульварного кольца остались только самые изысканные и дорогие места.

Сетевой город развивается на других принципах и в другом направлении. Формы труда становятся более гибкими. Все больше людей работают удаленно. Проектная организация труда заменяет гигантские офисы больших корпораций небольшими коворкингами. Им не обязательно располагаться в стеклянных монстрах, которыми застроили центр. Интернет подтачивает основу основ — офлайновую торговлю. Под угрозой даже символ общества потребления — торговый центр. «Каждый курьер — это десять покупателей, потерянных для социализации в торговом центре», — утверждает Ревзин. Если социальными узлами общества потребления были кафе, в которых дисциплинированно жевали бизнес-ланчи, вели переговоры, писали статьи и просто болтали, то в сетевом городе люди едят принесенные курьером суши с салатом перед экраном, оставляя пустыми столики ресторанов. А если курьеров заменят дроны, которые будут приносить заказы прямо к вашему окну? Сколько останется торговых центров и ресторанов?

Сетевой и постиндустриальный города пока сосуществуют и перетекают один в другой, хотя борьба между принципами, на которых они строятся, постепенно накаляется. Она распространялась на все области жизни города — школу, медицину, управление и регулирование, затрагивает даже собственность. Постиндустриальное общество потребления основано на коммодификации — превращении в товар того, что им прежде не являлось. И эта логика заставляет, например, школы встраиваться в пирамиду экономического неравенства, предлагая свой товар того качества, которое может оплатить средний житель соответствующего района. А возможности сети снижают зависимость от физического пространства — не важно, где территориально находится ведущий вебинара или где записывается онлайн-лекция.

Неизвестно, как долго уживались бы две эти логики в одной Москве, прежде чем их взаимный конфликт стал бы очевидным. Но вмешался коронавирус.

«Карантин и кризис ускорили и усилили многие из тенденций, которые и без того набирали скорость и вес, — говорит Григорий Ревзин. — Онлайн-город вдруг получил очень сильные преимущества и толчок в развитии. Сразу много людей обнаружили, что не существует преимуществ города-офлайн, без которых нельзя обойтись. Зато московскую постиндустриальность карантин подкосил. Ведь она была построена на роскоши, а ее стало минимум на треть меньше.

Коммунальное против частного

В обществе потребления главным регулятором жизни выступала прибыль. Стоимость каждого квадратного метра в Москве такова, что рано или поздно на нем что-то должны построить. Жители заинтересованы в том, чтобы видеть из окон зелень и солнце. Чтобы во дворах были школы и детские сады, а в транспорте всем хватало места. Даже власти заинтересованы, по крайней мере отчасти, в том, чтобы пользоваться лояльностью москвичей и не получать митинги протеста. Но стоимость проклятого метра такова, что деревья спилят, а солнце заслонят 30-этажные человейники. Мест в садах, школах и транспорте будет не хватать — и все из-за чертового «золотого метра». Логика прибыли может сделать неудобной жизнь даже в элитном районе, заполнив его бутиками люксовых брендов и не оставив места для необходимых повседневных услуг и зон отдыха. Капитал, эта самовозрастающая стоимость, будет находить все новые лазейки, подкупая чиновников, меняя политиков и законодательство, раскалывая жителей. Но в городе так тесно, что частный интерес приходится все-таки ограничивать, регулировать, иначе он столкнет нас лбами друг с другом. И чем больше жадность девелоперов и чиновников вторгалась в наше коммунальное городское пространство, тем больше был спрос на регулирование.

Тут случилась эпидемия, и ввели карантин. Регулирование потекло изо всех щелей, словно вода из прорванной ливневой канализации. Нам нужно было получать пропуска, чтобы выйти из дома, мы гуляли по расписанию. И ничего, проглотили. То есть, конечно, было много жалоб и даже возмущения, но проглотили. Миллионы людей, как миленькие, оформляли пропуска на mos.ru.

Нечто подобное происходило в большинстве больших городов по всему миру. Выяснилось, что в чрезвычайных обстоятельствах необходимость в регулировании вырастает в разы. А заодно стало ясно, что в современных условиях возможности этого регулирования и социального контроля стали поистине фантастическими. Частный интерес больше не может играть роль главного регулятора. Но дадут ли горожане делать все это одним чиновникам мэрии с их полицейским аппаратом?

«На самом деле тенденция к росту регулирования нарастала еще до эпидемии, но двумя разными потоками, — рассказывает Ревзин. — В европейской модели человека регулирует само сообщество. Радикальный пример здесь — хейт-кампании, когда «диссидентов» и нарушителей социальных норм всерьез травят за покушение на «святое», но при этом не прибегают к помощи чиновника или полицейского. Другая модель китайская, где регулятором выступает власть. Эпидемия резко сдвинула мировой баланс в сторону китайского варианта.

Оказавшиеся в руках чиновников с Тверской, 13, инструменты обладают такой силой, а пользуются они ими с таким размахом, что это не может не вызывать протеста. Тем более что эффективность этого регулирования оставляет желать лучшего. Поэтому главным становится вопрос о способах, границах, а главное, о субъекте такого регулирования. Вопрос о демократическом регулировании. И это происходит не только в московской, но и в глобальной городской повестке.

В США сейчас 140 городов оказались охвачены беспрецедентными волнениями. В центре их проблематики оказались именно вопросы регулирования и контроля. В Сиэтле демонстранты захватили центральные районы города и объявили там «Автономную зону Капитолийского холма», в которой действуют принципы прямой демократии. Речь фактически идет о провозглашении Коммуны по образцу Парижа 1871 года.

Программа этой коммуны вновь построена на идее радикальной демократизации городской жизни. Она состоит из 40 пунктов, и сегодня ее читают по всему миру. Ее авторы требуют прекратить финансирование полиции, которая своей жестокостью, расизмом и некомпетентностью подорвала доверие общества к себе. Они хотят перенаправить финансирование всех репрессивных органов государства на создание бесплатной и доступной системы образования и здравоохранения. Жители Сиэтла — через 30 лет после краха СССР — провозгласили жилье правом человека и требуют общественного регулирования арендной платы. Они хотят деджентрифицировать свой город, разобрав пазл социального неравенства. Они требуют демократизировать избирательную систему так, чтобы «дать гражданам Сиэтла больше возможностей выбирать кандидатов на государственные должности, чтобы мы не были вынуждены выбирать из одинаково нежелательных вариантов».

Будут ли эти вопросы об общественном регулировании здравоохранения, образования, жилья, собственности и власти поставлены в Москве? Или, вернее, вопрос в том, когда они будут поставлены.

Контуры московского будущего

Конечно, из 5 млн уехавших из города многие вернутся назад. Они снова наполнят собой метро, будут стоять в пробках и бродить по центру. Но есть основания полагать, что возвращаться они станут не торопясь и не все. 57% опрошенных аналитическим центром «Альфа. Страхование» наемных работников, переведенных на удаленную работу, не испытывают дискомфорта от нового формата и продолжили бы работать из дома, а 19% рассказали, что всерьез обсуждали с руководством постоянный переход на удаленку. Сетевая Россия частично уедет из столицы. Спрос на частные дома в Подмосковье вырос за эту весну на 20% (на аренду — на 70%). Загородная Россия тоже отыграет у Москвы часть ее населения. Не смогут найти работу на сильно просевшем рынке услуг многие мигранты, включая внутренних. А если кризис затянется, то, как в 1990-е, в деревню потянется пенсионная Россия.

Что будет происходить с жильем в этой опустевшей и растерявшей былую роскошь столице? Опыт карантина показывает: арендные ставки снижаются быстрее, чем стоимость квадратного метра. И это может быть не флуктуацией случайных факторов, а долгосрочной тенденцией. Ведь если «дефицит жилья снижается, то аренда начинает вытеснять покупку — рынок огромен, затраты сопоставимы, обязательств никаких», утверждает Григорий Ревзин. И продолжает: «Есть серьезные основания полагать, что частная собственность на жилье в городе будущего не выдержит напора коммунальности. И, как любое общественное благо, доступ к которому не нуждается в жесткой регуляции, постепенно эта собственность будет перепихнута на государство. Как доступ к метро, к коммунальным услугам, к чистой воде или воздуху».

Стоимость жилья не висит в воздухе. Она связана с доступом к экономике. Московский квадратный метр потому и золотой, что Москва поглотила львиную долю экономики страны. А если она эту долю выплюнет? «Если в городе не происходит примерно ничего, то жилье примерно ничего и не стоит», — делится азбучными истинами Ревзин. Отсюда вопрос: какая экономика может заменить собой потребительскую воронку, которая хотя бы отчасти стала захлебываться?

Урбанисты в последние годы все больше говорили о возвращении производства в города. Заводы уступили место офисам не навсегда — такова диалектика. Хотя, конечно, вернется уже совсем другое производство. До недавнего времени трудно было себе представить, как может выглядеть промышленность без гигантских угрюмых корпусов фабрик с дымящими трубами. Но в этот кризис появились примеры, которые иллюстрируют эту футурологию. В Москве, например, возникло сообщество из нескольких сотен владельцев домашних 3D-принтеров — «мейкеры», о которых «Москвич Mag» уже писал. За считаные недели они освоили массовое производство целой линейки средств индивидуальной защиты для врачей, с производством которой не справлялась традиционная промышленность. Такое производство напоминает средневековое ремесло, которое не концентрировалось в аду громадных заводов, а располагалось прямо в домах, во дворах, на задах, в подвалах и на чердаках. А это уже само по себе способно перевернуть город, уничтожив его деление на офисный центр, промзоны и спальные районы.

Мы скоро увидим это будущее. Хотя, как обычно, его конкретные очертания будут во многом зависеть от наших усилий. В первую очередь от того, как мы решим вопросы контроля и регулирования. Окажутся ли они в руках сообщества или останутся у тех, кто их сегодня монополизировал.