Московский район Грайвороново — это кротовая нора, ведущая сквозь историю города. Когда-то здесь, на берегу мелководной речки, останавливался золотоордынский хан Едигей, сжегший пригороды Москвы в 1408 году.

Тогда речку звали Коломенкой, но позже переименовали в Нищенку. В ее истоках была первая остановка на знаменитом Владимирском тракте, по которому шел каторжный этап в Сибирь. На этом привале родственники узников прощались со своими близкими, уходившими на восток греметь кандалами. Прощаясь на долгие годы, а то и навсегда, они плакали и раздавали богатую милостыню многочисленным нищим.

Грайвороновская червоточина

Река Нищенка давно заключена в подземный коллектор, а над ней стоят памятники совсем другой эпохи, когда Москва была индустриальным сердцем огромной страны. Здесь, между Рязанским и Волгоградским проспектами, расположена одна из самых больших промышленных зон города. Гектары уродливых зданий без окон, гаражей, котельных, труб, лабиринт заводских узкоколеек, кривые ленты низких кирпичных стен и бетонных заборов. Большей частью эти предприятия давно не действуют, а в округе царит атмосфера запустения, как в брошенных рабочих поселках где-нибудь на Крайнем Севере или в степях Казахстана. Но самое странное, что посреди этого кладбища промышленности живут люди.

Первый Грайвороновский проезд — тупиковая улочка, упирающаяся в железную дорогу, окруженную мрачными фабричными и складскими постройками. Из окон стоящих здесь домов открывается незабываемый вид на постапокалиптические руины исчезнувшей советской цивилизации. А сами жители — это чудом выжившие наследники этого канувшего в Лету мира. Рабочий класс индустриального города посреди постиндустриальной Москвы.

Эти люди те, кого когда-то называли лимитчиками. В 1970–1980-х они приезжали в столицу по специально выделенным московским предприятиям лимитам привлечения рабочей силы. Жили они в заводских общежитиях и работали через забор — на расположенных здесь фабриках и комбинатах, крупнейшим из которых был Московский жировой комбинат (МЖК), снабжавший советский народ майонезом.

Московский жировой комбинат

В отличие от многих других предприятий МЖК не разорился сразу после распада СССР. Он функционирует до сих пор, хотя уже почти все производственные мощности переведены в Подмосковье. Но первые десятилетия рынка жители 1-го Грайвороновского проезда продолжали трудиться на своем предприятии и жить в его ведомственных общагах. Целый социальный и политический континент вокруг них погрузился в пучину, а они остались островком старого мира. Это странный мир: индустриальная деревня, в которой время словно замерло. Здесь все друг друга знают — большинство когда-то приехали из одних и тех же мест в Липецкой и Тамбовской областях, а потом годами жили и работали бок о бок. Похороны и свадьбы справляют вскладчину. Мужики во дворах помогают друг другу чинить видавшие виды машины. Подростки лазают по гаражам или гоняют вдоль них на старых великах. Продавщица в магазине приглядывает за соседскими детьми, качающимися на скрипучих качелях во дворе. На мою просьбу рассказать о проблемах района женщина на улице начинает кричать, задрав голову: «Кать! Катя-я! Выйди поговори с журналистом!»

Здесь все свои. Индустриальный островок на Грайвороновском никогда не был режимной зоной, но новые люди сюда переезжали редко. Район совсем не престижный, а главное, большинство домов в нем даже не на балансе города — их в 1990-е приватизировало заводское начальство вместе с цехами и котельными. Потом эту приватизацию признали незаконной и часть помещений перешла к Росимуществу. Так эти дома зависли между эпохами. Люди в них по-прежнему живут в коммуналках, часто даже без договора социальной аренды (сложная правовая коллизия не позволяет его заключать). Живут, с трех сторон окруженные руинами советской промышленности и запертые в своем социальном гетто.

Но перемены все же нагнали этот затерянный парк индустриального периода. Грайвороновская промзона была определена под комплексную реконструкцию со строительством жилых районов. И вот уже со всех сторон стали появляться остовы новеньких высоток, а лунный пейзаж промзоны покрылся строительными кратерами. Пройдет несколько лет, и вокруг будет сплошная жилая застройка. Зелени, правда, будет мало. Но все же лучше, чем руины старых заводов. Только эти районы, рассчитанные на платежеспособный спрос среднего класса, жители 1-го Грайвороновского будут рассматривать из своих потрескавшихся окон. Город не хочет брать их на свой баланс, инвестора не интересует этот пятачок земли с отягощением в виде жителей переполненных коммуналок, которым надо давать квартиры. Большая часть их домов под реконструкцию не попадает.

От реновации до революции

Грайвороново лишь один из множества примеров, когда процветание города камуфлирует прозябание многих горожан. Уложенные плиткой широкие бульвары, витрины дорогих магазинов и новые кварталы призваны свидетельствовать о благополучии, но скрывают растущее недовольство. И в истории это скорее правило, чем исключение.

Урбанист Дэвид Харви описывает классический цикл развития города на примере Парижа, который в том виде, в котором мы его знаем, был фактически заново создан Жоржем Эженом Османом в XIX веке. Все началось с жестокого экономического кризиса и революции, в результате которых к власти во Франции пришел Наполеон III, провозгласивший себя императором. Экономическая ситуация делала проблематичным развитие хозяйства — вложения давали слишком низкую отдачу. Новое правительство решило выйти из положения с помощью огромных инфраструктурных проектов. Главным из них стала генеральная реновация столицы. Наполеон назначил префектом департамента Сена барона Османа, наделив его широкими полномочиями. И тот совершил урбанистическую революцию сверху.

Прокладка Авеню де л’Опера

Большая часть старого Парижа была безжалостно снесена. Средневековые строения, тонувшие в море ветхих лачуг и тесных рабочих предместий, были заменены на регулярную планировку, широкие бульвары и проспекты, по которым бродят миллионы современных туристов. Когда архитектор Жак-Иньяс Гитторф принес барону проект нового бульвара, тот швырнул бумаги на пол: «Недостаточно широк. Здесь только 40 метров ширины. А я хочу 120!» Теперь на этом месте Елисейские Поля. 60% всех парижских зданий попало под реновацию. А сменившие их дома строились так, чтобы обеспечить наиболее выигрышные виды на город.

Осман выполнял главную задачу: обеспечивал прибыльное размещение избыточного капитала с выгодой для городской верхушки. Но попутно решались и другие. Интенсивная урбанизация на несколько лет ликвидировала проблему безработицы. Социальное напряжение снизилось. Колоссальное строительство потребовало создать новые финансовые и кредитные инструменты — Crédit Mobilier и Crédit Immobilier. Именно они создали модель, в соответствии с которой до сих пор осуществляются крупные градостроительные проекты по всему миру. В созданном заново городе возник новый образ жизни, до сих пор составляющий идеал преуспевающего среднего класса всех мировых мегаполисов. Париж стал «городом света», крупнейшим центром потребления, туризма и развлечений. Блестящие кафе, универмаги, роскошные витрины, индустрия моды и грандиозные выставки — все это создало модель городского центра, которая господствует до наших дней.

Но под блеском имперской столицы скрывались зияющие социальные проблемы. С лица земли исчезли 57 улиц и 2227 домов. 25 тыс. жителей, преимущественно небогатых, вынуждены были переселиться на окраины. Париж стал магнитом, который притянул к себе десятки тысяч мигрантов. Выросла преступность. Резкое социальное расслоение и социально-географическая поляризация города, которую мы сегодня называем джентрификацией, создали предпосылки для будущих потрясений. Наконец, в 1868 году лопнул долговой пузырь, созданный колоссальными заимствованиями Османа на свою реновацию.

Осман предусмотрительно строил город так, чтобы на его проспектах было легче разгонять протестные демонстрации. Но это не сработало. В 1871-м одна из самых глубоких городских революций в истории — Парижская коммуна — не оставила камня на камне от хрупкого величия Второй империи.

Париж,  1890-е

Этот урбанистический цикл повторялся затем с неизбежностью рока во многих великих городах мира. «Главный строитель» Нью-Йорка в 1940–1960-х Роберт Мозес «пришел в Бронкс с мясным топором». Он безжалостно кромсал свой город, подстегивая его развитие и канализируя избыточный капитал. За 20 лет он до неузнаваемости изменил Большое Яблоко, сделав его символом капиталистического процветания и раем для богатых. И это, конечно, обернулось бедностью и геттоизацией окраин. Гигантомания в строительстве дорог, мостов и небоскребов долго считалась верхом прогресса, но с каждым годом вызывала все больше протестов. Пока наконец они не слились в едином потоке, который многие называют революцией 1968 года.

Строительную деятельность Мозеса называли османизацией Нью-Йорка. А в начале XXI века начался новый, на этот раз глобальный виток османизации. Мегаполисы по всему свету подверглись генеральной реновации. Старое жилье сносилось, чтобы на его месте возникали все новые небоскребы. Социальная сфера урезалась, общественное пространство сокращалось. Как в «Шагреневой коже», зато все дороже стоили квадратные метры и все ярче сверкали витрины бутиков и иллюминация роскошных променадов в центре Лондона, Йоханнесбурга, Тайбэя и Москвы.

Право на город

Московская реновация изначально пользовалась огромной поддержкой жителей: в 2017-м ее поддерживали 67% горожан и почти 80% жителей зон реновации. Но по мере осуществления этой программы появлялось все больше обиженных. Часто в лагерь недовольных переходят даже бывшие сторонники реновации, когда обнаруживается, что новое жилье им предоставили очень низкого качества. Так случилось в Северном округе, где новостройки не выдержали испытания дождем. «Все дешевое, хлипкое, убогое, шланги, люстры — страшно смотреть. Через год все начнет рушиться, плесень уже сейчас повсюду, вентиляции нет», — говорит новосел Людмила. Июньские ливни затопили новые дома. «Плаваем, грязь по всей квартире, не хватает тазов и ведер, дверь не открыть, воду гоним к балкону, вычерпываем и сливаем вниз», — жалуются жители.

Причиной жалоб и протестов становится не только низкое качество строительства. Новоселов зачастую селят в кварталах без социальной инфраструктуры. В школу, поликлинику, на остановку транспорта и даже в магазин иногда приходится идти полчаса. Это не просто временные проблемы. Это логика золотого московского квадратного метра: под лозунгом, что «город должен развиваться», девелоперы застраивают каждый сантиметр, экономя на детских садах и школах, из которых не выжмешь никаких сверхприбылей. Ярким примером стал проект застройки в Левобережном районе, о котором «Москвич Mag» недавно писал, где вместо трех жилых домов высотой 24 этажа, детского сада и спортплощадки, значившихся в изначальном проекте, хотят построить сразу восемь 35-этажных небоскребов. Транспортная и социальная инфраструктура города не выдерживает этого уплотнения. По плотности населения некоторые районы Москвы обгоняют Шанхай, а по количеству квадратных метров на человека город занимает третье место с конца со своими 19 кв. м.

«Главными проблемами были и остаются неконтролируемость и непрозрачность программы. До сих пор неясно, как происходит выбор стартовой площадки, как принимаются решения, в какой конкретно дом переезжают конкретные участники реновации», — говорит правозащитник и юрист рабочей группы по контролю за ходом реновации при фракции КПРФ в Мосгордуме Клим Лихачев.

Дело не только в реновации. Подобно Роберту Мозесу, который «любил автомобили больше людей», московские власти с фанатизмом строят многополосные и многоярусные магистрали. Пресловутые хорды прорежут город, как проспекты барона Османа, оставляя на своем пути тысячи обездоленных, у которых цена квартиры сильно упадет, потому что окна теперь будут выходить на бесконечно ревущий поток машин. А Юго-Восточная хорда к тому же будет пересекать радиоактивный могильник. За время карантина, когда протестные выступления жителей были запрещены, в городе оживились самые проблемные стройки, вызывающие массовое недовольство.

До недавнего времени социальное спокойствие мегаполиса поддерживало потребительское процветание с его аурой свободы выбора в море рыночных ниш общественного питания, шопинга и развлечений. Урбанист Шарон Зукин назвал этот эффект «умиротворение капучино». Но с началом кризиса он стал слабеть. Реновация и другие московские стройки помогают осваивать избыточный капитал не без выгоды для городской верхушки, но они оставляют за бортом все больше тех, кто не вписался в этот праздник жизни. Их город не хочет брать на баланс, как жителей индустриальной деревни в Грайвороново, которых списывают со счетов как остовы советских заводов. В лучшем случае отселяют куда-то подальше от демонстративного процветания. Или просто до поры до времени оставят в их трущобах.

Выброшенным на обочину не остается ничего, кроме отказа от соблюдения правил, которые созданы не ими и не для них. Это означает восстание. Такое, например, какое мы видим в 140 покрытых баррикадами американских городах.

«Если бы городские движения могли слиться воедино, их требования звучали бы в унисон, — писал британский географ и экономист Дэвид Харви, — больше демократического контроля над производством излишков и размещением избыточного капитала. Установление демократического управления городским развитием восстановит право на город».

Жители американского Сиэтла, оккупировавшие в начале июня несколько кварталов в центре своего города и фактически провозгласившие там Коммуну, выдвинули (наряду с требованиями расовой справедливости и роспуска полиции) программу борьбы с джентрификацией и контроля за ценами на недвижимость. В Москве до Коммуны далеко, но свое «право на город» уже выдвигают участники пока разрозненных протестов против самоуправства чиновников. В Выхино жители хотят, чтобы власти согласовывали с ними стройки в их дворах. В Левобережном жители отказываются признать обман, в результате которого схема реконструкции их района была изменена. В индустриальной деревне Грайвороново, где на митинги выходили более половины всех жителей, хотят лишь одного: чтобы город признал их существование.

Но пока грайвороновцев не слышат. Никому, кроме них самих, не интересны проблемы их разваливающихся общежитий с гнилыми трубами и трещинами в стенах. Десятилетиями они смотрели из окон на бескрайний индустриальный пейзаж за бетонным забором. Теперь солнце им заслонят кварталы многоэтажек, закрытые от них уже не бетонными плитами, а заоблачной ценой квадратного метра. Они прожили здесь десятилетия, вырастили детей, но так и не получили пока права на этот город.

Фото: shutterstock.com, monovisions.com, mos.ru, rajon-pride.livejournal.com