О более свободной и счастливой Москве десятилетней давности, о жизни в Доме на набережной и о выставке, посвященной ее отцу Петру Пашкевичу, художнику кино, по эскизам которого на Киностудии им. Горького создавались лучшие фильмы советского кинематографа.

Родилась я…

Очень давно в Москве, которой уже нет, в районе ВДНХ. Прямо дверь в дверь со студией им. Горького и ВГИКом, там, где жил и работал мой папа Петр Пашкевич, художник кино, по эскизам которого полвека на Киностудии им. Горького создавались лучшие фильмы советского кинематографа 1940–1990-х годов.

Дом наш — кинематографический и студийный — стоял напротив Северного входа на ВДНХ (тогда — ВСХВ). Папа, выходя на балкон, нередко говорил: «Что-то пахнет узбекскими вкусностями, срочно идем туда!» И мы всей семьей шли в ресторан, который находился рядом с павильоном «Узбекистан», да так же и назывался. Туда ходили вся киностудия, ВГИК, это было такое знаменитое, любимое место. Собирались большими компаниями, общались…

Потом я жила…

Во многих местах: на Соколе, на Белорусской, на Аэропорте, в том числе и за границей — в не самых безопасных странах: в Иране, Афганистане застала войну. Муж, дипломат, специализировался на истории, политике и культуре Среднего Востока, знал фарси и дари…

Сейчас у нас квартира в Доме на набережной. С видом и на Кремль, и на Москву-реку, с другой стороны — на этот новый, нелюбимый мною храм. Но он тем не менее как-то украшает мои фотографии, которые я иногда делаю из окна девятого этажа или с разных точек вокруг. Особенно красив он зимой. Я люблю этот район, хотя и не хотела ехать именно в этот дом. Пугала его история. Возникала даже тревога, что и нам придется пережить страшное — муж тогда работал у Ельцина в Кремле, главным по международным отношениям…

Мы были вынуждены переехать в этот дом, других предложений не было. Хотя у нас была большая квартира на Аэропорте, но аварийная…

Три года жили на даче. За это время распалась семья: дети женились, мама с папой ушли и мы расстались с мужем…  А я переехала в дом правительства одна! Но долго его не принимала…

А в последние годы, уже лет десять, я полюбила это место, этот район, дом, архитектуру, расположение — рядом и ГМИИ им. Пушкина, и Третьяковская галерея. Теперь практически у нас в доме «ГЭС-2». И много других мест, даже памятник Петру, который я когда-то не принимала, стал мне позировать на многих фотографиях.

Люблю гулять в Москве…

Я много хожу пешком и в основном по центру. Иногда гуляю вокруг: через «Красный Октябрь», между Москвой-рекой и Водоотводным каналом, близ Болотной площади. Привычка появилась во время COVID-19, когда нельзя было куда-то далеко уходить или уезжать. Этот район стал моим. Мои кафе, мои ресторанчики, любимые дома. Еще очень люблю гулять по старым переулкам Якиманки, а также по Большой Дмитровке, бывать на Чистых прудах, где живет теперь моя дочь в очень красивом доме позапрошлого века.

Особо каких-то нелюбимых столичных районов у меня нет. Хотя вот более отдаленные от центра районы, например Бауманская, может, и хороший район, но для меня чужой. Может, если бы я там стала гулять с камерой в руках и в разные времена года фотографировала, я бы и его полюбила.

Когда я фотографирую, то стремлюсь снимать только старую Москву, не стеклянную и небоскребную, а улочки, древние церкви, интересные, с историей, здания, фактуру уходящей Москвы…

В ресторанах…

Самое любимое кафе — «Молоко» на Большой Дмитровке. Они меня любят, я их люблю. Мы друзья, и надолго. Захожу еще, но реже, в «Кофеманию», потому что она рядом, правда, стала довольно дорогая. Хожу по ресторанам, куда меня приглашают друзья или на какие-то мероприятия.

Место в Москве, в которое все время собираюсь, но никак не могу доехать…

Такие места есть. Когда началась пандемия, был даже запрет на выход из помещения для людей, к возрастному разряду которых я уже отношусь. И я кружила активно только по своему району. Кстати, тогда начала и фотографировать. И хотела всегда доехать до Царицыно, до других парковых зон. Но сейчас не очень получается доехать из-за проблем с ногой, не могу ездить даже на машине. Вылечусь и наверстаю. Поэтому наслаждаюсь в ранние или очень поздние часы Александровским парком.

Главное отличие москвичей от жителей других городов…

Мне кажется, что ментально люди везде одинаковы. То есть, конечно, есть разные социальные круги. Но не хочется говорить: «Мы москвичи, а вы откуда, из какого города?» Везде есть разные люди: интересные, умные, креативные, и наоборот. Мы живем просто в более красивом антураже. А вот поколение моих родителей жило совсем в других условиях: в коммуналке, без горячей воды, с печкой, с дефицитом продуктов…  Им такое выпало время, но это было яркое, созидательное, талантливое поколение. Сколько ценного они оставили после себя!

В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Берлине, Париже, Лондоне…

Эти города как-то «осели». Когда-то они звучали, даже гремели. Необыкновенно, конечно, красивые места, особенно Нью-Йорк, но скорее, если говорить о 1960–1990-х годах. Есть ощущение, что Москва догнала Европу по комфорту, ухоженности, удобству. Правда, и уничтожила немало чудных особняков, исторических мест, не сохранила нам, потомкам, купеческую Москву и пошла по пути мегаполисов. Я помню, где-то полгода назад была в Париже. И писала, как я его люблю. Он не меняется, не перестраивается, сохраняет свое лицо. А довольно симпатичный мне человек возмущался, дескать, в Париже грязно, там не убирают огромные мусорные мешки. Для меня это было не так важно — временные трудности уйдут, а Париж останется Парижем. Мне не хотелось бы говорить, Москва — да, а остальные города — хуже. По-своему интересно и как хорошо, что можно жить в этом разнообразии. Но все очень сильно меняется.

В Москве за последнее десятилетие изменилось…

Десять лет назад и наша страна, и Москва в частности были более свободными. По моим ощущениям, и более счастливыми. Мы жили легче, радостнее, и сегодня это ощущение уходит. Хочется вернуть ту свободу, равного ей нет ничего. Тогда были люди счастливые, креативные, созидающие. Тогда открывались интересные галереи, журналы, за ними стояли созидательные люди, мы гордились своими учеными, своими айтишниками, архитекторами, своей культурой. Сегодня это все уплывает…  И как-то мельчает. В том числе само понятие «искусство». Оно становится более политически окрашенным.

Если не Москва, то…

Наверное, Венеция. Маленькая, красивая. Конечно, там тоже немало проблем и недостатков. Но, если честно, я бы не хотела никуда уезжать. Хотелось бы изменений в моей Москве. Город-то у нас прекрасный.

Меня можно чаще всего застать кроме работы и дома…

Я очень много путешествую. Непал — одно из самых любимых мест. Всегда интересно в Европе. Но и Шри-Ланка, Бали, Вьетнам — те страны, где я еще не была — тоже ведь неплохо. Для меня сидеть на одном месте — это горе горькое. Вот решу проблемы со здоровьем и как рвану!

О планах…

Для меня очень важна выставка, которая сейчас открывается в государственном музее Николая Островского на Тверской. Она называется «Петр Пашкевич — художник великого кино» и посвящена моему отцу. Он создал более 70 фильмов, сотни эскизов и декораций — какую-то часть мы покажем на выставке. Это и кино из совсем далекого прошлого: «Сельская учительница» (1947, реж. М. Донской), «Добровольцы» (1958, реж. Ю. Егоров), «Разные судьбы» (1956, реж. Л. Луков). Интересная работа связала Пашкевича с Василием Шукшиным. Не только на знаменитых «Печках-лавочках» (1972), но также и более важной в разрезе творчества художника работе над фильмом «Степан Разин», которая велась в течение полугода, но, к сожалению, оборвалась…  Работал он также над фильмами «Преступление и наказание» (1969, реж. Л. Кулиджанов), «Красное и черное» (1976, реж. С. Герасимов), «ТАСС уполномочен заявить» (1984, реж. В. Фокин), «Дочки-матери» (1975, реж. С. Герасимов), «Герой нашего времени» (1967, реж. С. Ростоцкий), «Рикки-Тикки-Тави» (1975, реж. А. Згуриди) и многими другими.

Память о папе, который с каждый годом для меня становится все дороже. Мы же все в молодости начинаем очень активно жить своей жизнью, вроде как подальше от родителей. Благодаря и этой выставке (она продлится до конца февраля), и монографии о творчестве художника Петра Пашкевича, которую я также сейчас готовлю, потом хочу и книгу написать: я проживаю сейчас жизнь моего отца. И это такое счастье. У меня было ощущение, что я ничего не знаю, как он делал такой-то фильм, как ему работалось…  И вдруг…  процесс пошел. Теперь я буквально вижу, как он писал эти эскизы, в каком был настроении, состоянии. То, что казалось стеной, за которой пустота, вдруг начинает оживать. Я не знаю, что мы будем делать дальше.

У моей галереи «Дом Нащокина», увы, давно нет своего помещения. А постоянно в чужих пространствах не очень-то хочется «творить».

Фото: из личного архива Натальи Рюриковой