В 2016 году на экран вышла документальная лента Сергея Лозницы «Аустерлиц» о фашистских концлагерях, а точнее, не о них самих, а об их нынешних посетителях.

Статичная камера просто снимает все, что происходит на территории бывших лагерей в Дахау, Равенсбрюке и других городах. Семьи с детьми и обнимающиеся парочки, туристы с фотоаппаратами, экскурсионные группы. В большинстве своем мы видим равнодушные, даже скучающие лица людей, изнывающих от жары. Они приехали в это место, потому что его надо посетить, а если уже посетили, нужно сохранить в памяти (телефона) свое присутствие. Здания, где раньше жили заключенные немцы, а затем массово уничтожались советские военнопленные, становятся инсталляциями для селфи: первая очередь желающих запечатлеть себя в этом месте выстраивается уже перед воротами с известными словами Arbeit macht frei («Труд освобождает»).

Названием своего фильма Лозница отсылает к роману Вингфрида Зебальда, где герою, которого в 1939 году в младенчестве увезли из Чехословакии, приходится много узнать (в том числе) о концлагерях, чтобы восстановить историю — своей семьи и свою собственную, часто встречаться с туристами, слетающимися на останки прошлого как мухи, и размышлять, как нам с этим прошлым поступать. Если угодно, фильм Лозницы в какой-то мере даже можно назвать вольной экранизацией романа Зебальда 2001 года: вот тебе прошлое и думай, что с ним делать — фотографироваться на его фоне, разглядывать, читать таблички…

Направление, во многом оформленное Зебальдом, — такое «разбирательство» с собственным прошлым, когда ты идешь туда, не зная куда, — довольно популярно в немецкой литературе. В 2014 году в Берлине была опубликована книга журналистки и писательницы Кати Петровской «Кажется Эстер», только сейчас переведенная на русский. Петровская — уроженка СССР, а именно Украины, живущая сегодня в Германии. И если герой Зебальда совсем маленьким был усыновлен чужими людьми, поэтому долго ничего не знал о своих родственниках, то у Петровской многое замалчивалось самими членами семьи, и особенно еврейские корни, потому что жила семья в обществе, где об этом говорить не стоило. Доходило до того, что писательница никогда не знала, что ее бабушка, хоть и еврейка, знает иврит — до тех пор, пока уже в относительно новые времена в их доме не заиграла пластинка с еврейскими песнями и бабушка не стала тихонько подпевать. «Если бы не перестройка, если бы не та загранпоездка, если бы не эта пластинка, замкнутое семью печатями окошко бабушкиного раннего детства так никогда бы и не распахнулось для нас, и я никогда не бы не смогла понять, что бабушка моя родом из той Варшавы, которой больше нет, и что все мы оттуда, хотим мы того или нет».

Неудивительно, что кто-то так и умер, ни слова не рассказав о своей жизни — той ее части, которую не следовало обсуждать, и Петровская теперь корит себя за то, что не стала собирать материалы раньше и не успела их расспросить. А те из тетушек, дядюшек, бабушек и прабабушек, которые умерли не своей смертью, были обречены на забвение, потому что их смерть была совершенно неудобной для обсуждения на государственном уровне.

Так, например, пришлось по крупицам собирать информацию о бабушке Лёле и прабабушке Анне, которых расстреляли в Бабьем Яре, и так Петровская, бывавшая здесь только в детстве, оказывается на этом месте снова. На месте, которого, собственно, уже нет: теперь это давно не окраина Киева. Вот станция метро, а само «место» стало обычным парком. Бабий Яр, конечно, не концлагерь, но убито здесь тоже было много, и, очутившись в этом парке, проходя мимо крестов-памятников и местных жителей, просто прогуливающихся здесь в свой выходной, писательница испытывает легкое ощущение абсурда — примерно такое же, на которое намекает Лозница в своем фильме.

Книги о поисках правды в закоулках своей памяти — это еще и истории о том, как прошлое травмирует людей в настоящем. И лично мне тут бросаются в глаза не размышления о бессмысленности злодеяний, а о тех неосознанных, даже рефлекторных реакциях, которые вырабатываются у людей, переживших что-то в прошлом. Наиболее интересными становятся мимолетные замечания о том, как по-новому предстают обыденные ситуации, например, с теми же гуляющими в Бабьем Яре: ей-богу, что еще делать киевлянам, чьи окна сегодня выходят в этот парк? Еще одна прабабушка Кати Петровской, Эстер (та самая, в честь которой названа книга), была также убита во время расстрелов в Бабьем Яре, но не в самом Яре, а в городе, на одной из улиц, и уж там-то точно не осталось никаких следов, хотя для правнучки этот кусок улицы теперь навсегда отмечен невидимой лужей крови.

Я писал недавно о другой книге, о «Красных частях» Мэгги Нельсон. Там совсем другая история — родственница Нельсон умирает в мирное время от рук сумасшедшего, — но это накладывает отпечаток на все, что писательница видит вокруг сегодня. Точнее, как она это видит. Вот и Катя Петровская не раз останавливается на чем-то, что не имеет отношения к ее поискам, но невольно цепляет внимание. На вокзале висит огромный настораживающий плакат со словом «бомбардировка» — оказывается, это лишь реклама какого-то спектакля. В саду у дедушки растут яблоки сорта «слава победителям». Люди, которые позволяют себе просто гулять и не думать ежеминутно о трагедиях прошлого, выглядят странно. Язык, на котором говорили когда-то фашисты, по иронии судьбы становится самым важным для изучения своей семьи. От Берлина до Киева такое же расстояние, как от Берлина до Парижа…  Почитайте, там еще много, очень много моментов, на которые вы уже не сможете смотреть как раньше.