Для того чтобы пробудить интерес своих студентов к чтению, американский славист Карл Проффер раздавал им футболки с принтом «Русская литература интереснее секса». Этот тизер прекрасен в том числе и тем, что парадоксальное сравнение несопоставимого (основа любой хорошей шутки) невольно заставляет задуматься и о том, много ли секса в русской литературе.

На самом деле куда как больше, чем может показаться после школьного курса литературы. Одно из эссе в книге американского философа Си Ди Си Рива (C D C Reeve) «Хаос любви. История чувств от “Пира” до квира» (издательство Individuum, переводчик Диана Кульчицкая) начинается с длиннющей цитаты из «Отцов и детей» Тургенева. Первая мысль: но почему Тургенев? Вот уж кто, кажется, писал не о чувствах, а о судьбах родины, лишних людях и охоте (при том что сам Иван Сергеевич был еще тот ходок и признавался в частной беседе: «Ни книга, ни что-либо иное не может заменить мне женщину»). Но взгляд мгновенно останавливается на словах Базарова: «Главное, надо уметь отдаться». И хотя Базаров и Одинцова начинают с обсуждения, возможно ли отдаться чувствам, мы понимаем, что речь идет о том, чтобы именно отдаться другому. Как бы ни было забавно это слово в эпоху тиндера, Рив использует этот диалог для иллюстрации никуда не исчезнувшего и в XXI веке противостояния эмоций и рационального начала: «Мы можем быть благодарны, что сексуальное желание действует независимо от нашей воли и поэтому может послужить причиной таких даров, на которые рациональное благоразумие не способно. Наше “я” — далеко не такой безрассудный дар, каким его изображает Базаров».

Книга «Хаос любви» — десять эссе о том, что именно европейская культура считала прежде и считает сейчас любовью и почему само это слово не может обозначать какое-то одно явление или чувство. Рив много цитирует самых разных авторов, от Гомера и Платона до Пруста и Айрис Мердок, описывая чувства и секс в их связях с порнографией, насилием, сентиментальностью, фантазией, БДСМ и ревностью. Конечно же, такой разговор немыслим без авторитета Фрейда. Рив называет себя постфрейдистом, впрочем, только однажды, говоря: «Нам, постфрейдистам, эта идея (гетеросексуальной генитальности) должна казаться такой же глупой или старомодной, как вагинальные оргазмы и смерть от мастурбации, но по самым разным причинам не кажется».

Конечно, книга Рива — результат наблюдений за историей любви нашего современника, просвещенного релятивиста, понимающего, насколько разными могут быть контексты и интерпретации: «Если незнакомка говорит мне поцеловать ее в зад, она выражает презрение, предлагая сделать то, что обычно считается отвратительным. Если о том же самом меня просит возлюбленная, она перемещает отвратительное в область эротического и прекрасного». Любовь не ставит перед нами никакой этической задачи. Мы не обязаны испытывать ее к кому-либо — и никто не обязан испытывать ее к нам. Любовь — это процесс исследования границ собственного «я» и обретения нового себя: «Мы обогащаемся, вбирая в себя новый материал. А также обучаясь (зачастую благодаря любви) сохранять внутри невыносимые вещи, которые прежде могли только выталкивать. Невыносимое знаменует границы нашей личности, область интимности, из которой мы исключаем посторонних, но которую разрешаем исследовать возлюбленной».

Конечно, это рассуждение принадлежит сегодняшнему миру, в котором любовь, основанная на потребностях (потребности в теле другого, во власти, в эмоциональной зависимости, в продолжении рода), должна всерьез считаться со скукой. Эротическая норма долгосрочной моногамной любви была адекватна тому времени, когда жизнь была коротка, свободного времени и надежных противозачаточных средств было мало или совсем не было. Сегодня, пишет Рив, мы живем слишком долго, имеем слишком много выходных и слишком привыкли к постоянному возбуждению, чтобы принимать это за нечто само собой разумеющееся.

Читая эту книгу, странно видеть в тексте, написанном страстным противником всяческой нормативности («удовольствие — это удовольствие, а не удостоверение личности»), само слово «извращение». Но это понятие вынесено Ривом за пределы представлений о сексе как таковом. Извращение — это зависть, самодовольство, безразличие, бесчувственность. Поэтому флирт и ревность борются с повседневностью и скукой, свою моральную и политическую идентичность не следует тащить в постель, и, пишет Рив, «супруги, занимающиеся вагинальным сексом в миссионерской позе, могут быть сексуальными извращенцами, в то время как лесбиянки-садомазохистки, занимающиеся анальным фистингом, могут и не быть. Квир — не гарантия извращенности, а “гетеронормативность” — не гарантия ее отсутствия».

Возможно, мы слишком много говорим о сексе. Возможно, в нашей любви слишком много литературы и кино. Кажется, это нормально, ведь наши чувства и наша телесность с нами всегда, а не только в момент физической близости. Именно поэтому от иронического противопоставления литературы и секса, сделанного Карлом Проффером, от этой, пусть и иронической, оппозиции хочется вовсе отказаться. Для этого в «Хаосе любви» есть отличная цитата из Айрис Мердок: «У искусства, нравственности и любви одни и те же враги: социальная конвенция и невроз».