«Старинный двухэтажный дом кремового цвета помещался на бульварном кольце в глубине чахлого сада, отделенного от тротуара кольца резною чугунною решеткой». По этому саду метался безумный Иван Бездомный, рассказывая застывшим в ужасе писателям про то, как у него на глазах таинственный консультант зарезал трамваем Михаила Александровича Берлиоза. А скоро двое подозрительных бродяг, Коровьев и Бегемот, явятся в этот кремовый дом со своим примусом, чтобы испить ледяного пива. И это закончится чекистами, перестрелкой и ужасным пожаром, в котором чуть не погиб цвет писательской Москвы.

Пожар здесь действительно был, и в нем чуть не погиб великий писатель. Тогда пьяный французский драгун в каске с конским хвостом вырвал у кормилицы сверток с кричащим младенцем, развернул его в поисках спрятанных драгоценностей, а не нашедши их, разрезал пеленки саблей. Эта безобразная сцена происходила под гул страшного пожара 1812 года, а младенца звали Александром Герценом.

Из имен жителей этого дома по Тверскому бульвару, 25, можно составить учебник истории русской литературы. А можно — сборник городского фольклора. Про одного из обитателей, например, существует классический анекдот:

Дворник гонится за мальчиком, разбившим стекло. Мальчик бежит и думает: «Почему я живу в этом холодном городе? Сидеть бы мне под пальмами на тропическом острове». А в это время на Кубе писатель Хемингуэй под пальмой думает: «Почему я сижу в этой жаре? Ведь в Париже, в кафе “Ротонда”, настоящие писатели пьют вино и беседуют об искусстве». А в это время в кафе «Ротонда» Жан-Поль Сартр думает: «Почему я здесь, в этом буржуазном Париже, когда сейчас в социалистической Москве творит настоящий писатель Андрей Платонов… » А в это время дворник Платонов бежит за разбившим стекло мальчиком и думает: «Догоню падлу — убью!»

Кремовая усадьба

Вокруг Кремля и Китай-города лежал Белый город. Его населяли бояре и дворяне, в отличие от черного люда освобожденные от налогов. Выкрашенная белой известью стена, построенная по приказу Бориса Годунова, считалась одной из самых мощных крепостей своего времени. Крымский хан Казы-Гирей, подступивший к Москве в 1591 году, только присвистнул при виде этой твердыни и отправился обратно, уже догадываясь, что его родной Крым станет наш.

К XVIII столетию все враги в зоне пешей достижимости были побеждены, и нужда в фортификациях отпала. Москвичи стали разбирать древнюю крепость на стройматериалы, которые шли на малоэтажное ИЖС. Один из таких домов был построен с внешней стороны разрушавшейся белокаменной стены в 500 саженях к югу от Страстного монастыря. Неизвестно кто его построил и для кого. Наверное, жили здесь дворяне. Но не самые родовитые и богатые. Возле их дома «нехорошо было ни ходить, ни ездить, местами грязь до колена». Местность называлась Козьим болотом, и сюда посадские люди водили пастись скот. Но все изменилось при Екатерине, которая велела «по примеру чужест­ранных земель иметь место в средине города для общественного удовольствия, где бы жители оного могли, не отдаляясь от своих домов, употреб­лять прогуливание». Остатки стены разобрали и разбили широкий бульвар, получивший имя Тверского. Лояльные граждане употребляли там прогуливание, и рыночная стоимость земли быстро росла. На рубеже XIX столетия участок земли на внешней стороне Тверского бульвара покупает тайный советник и обер-прокурор Святейшего Синода Александр Алексеевич Яковлев, который строит на месте прежних неказистых хором классическую городскую усадьбу, дошедшую до наших времен.

У тайного советника Яковлева было два брата. Отношения с ними складывались непросто. Сначала они жили вместе в кремовом особняке с большим тенистым двором. Каждый из них был любвеобилен и плодил по свету бастардов. Руководивший русской церковью Александр наполнил дом крепостными «одалисками», набранными из его поместий для удовлетворения барина в промежутках между его богоугодными трудами. А младший, Иван, много путешествовал по Европе. В немецком Штутгарте он завел роман с 16-летней дочкой мелкого немецкого чиновника. Когда девушка залетела, русский барин похитил ее, скрывал в русском посольстве, а потом в мужском платье вывез в страну глубокой духовности и поселил в кремовой усадьбе на Тверском бульваре. Жениться, однако, не стал. А родившемуся от этой связи сыну дал фамилию Герцен, «сын сердца» (от немецкого Herz — «сердце»).

В кремовом доме происходило всякое. В 1812-м господа собирались бежать от наступавшего неприятеля. Но запоздали. В назначенный день сели завтракать, и пока они кушали, Москву заняли французы. Первые дни солдаты только заходили в поисках выпивки, а потом начались сплошные грабежи. Тогда и произошел эпизод, когда пьяный драгун чуть не убил будущего автора романа «Кто виноват?». До Наполеона дошла весть, что в покинутом городе остался знатный аристократ, отец Герцена. Он пригласил его к себе, долго беседовал, а потом велел выдать тому пропуск из Москвы в обмен на обещание передать императору Александру письмо с предложением мира.

Когда французов прогнали, братья Яковлевы рассорились. Дом на Тверском бульваре остался за старшим. Бывший обер-прокурор Святейшего Синода прожил всю жизнь со своим крепостным гаремом. Но за несколько месяцев до смерти женился на одной из своих любовниц, чтобы таким образом «привенчать» одного из своих многочисленных отпрысков и не оставлять наследства ненавистным братьям. Правда, свежеиспеченного законного сына он тут же доводит до попытки самоубийства своим демонстративным развратом, который после свадьбы и не думал прекращаться. Когда тайный советник наконец отдал богу душу, усадьба осталась этому сыну, который вырос нелюдимым затворником. Близкие звали его презрительно «Химик», потому что он предпочитал колбы и реторты людям, а от женского пола и вовсе воротил нос. В «Горе от ума» о нем есть строчки:

От женщин бегает, и даже от меня!
Чинов не хочет знать!
Он химик, он ботаник,
Князь Федор, мой племянник.

Так и шла жизнь. Чудесная усадьба стояла в тени своих лип. Ею владели богатые и знатные люди, души которых были изуродованы страшным порядком, царившим в стране, где половина нации была частной собственностью, одушевленным товаром.

Очень рано особняк стал одним из центров литературной жизни России. В 1840-х его арендовал Дмитрий Свербеев, устраивавший популярные литературные вечера, на которые приходили Чаадаев, Баратынский, Гоголь, братья Аксаковы и Хомяковы. Бывал на таких вечерах и сам Александр Герцен, когда-то появившийся на свет в стенах этого особняка.

После революции 1917 года новые власти окончательно определили усадьбу под литературные нужды. Там расположилось товарищество «А. и И. Гранат», которое до 1930-х выпускало главную российскую энциклопедию. А в 1920-м в доме поместили Всероссийский союз писателей и многочисленные литературные объединения. Тогда и вошло в обиход название «дом Герцена». С тех пор история этого дома буквально слилась с литературой.

Литература и жизнь

Советские писатели наслаждались интеллектуальной свободой и удачным расположением своей штаб-квартиры в самом центре города. К тому же для них открыли уютный ресторан, где можно было недорого по писательскому удостоверению выпить водочки и закусить рябчиком или балычком. От этой атмосферы литературная жизнь быстро набрала силу и забила ключом. Но писательское благополучие вызывало зависть окружающих, ходивших взад и вперед по Тверскому бульвару без видимой цели. Особенно страсти накалились после 1933-го, когда многочисленные писательские объединения запретили и вместо них создали единый Союз писателей. Оставшиеся за его пределами копили злобу.

Именно этот конфликт и лег в основу булгаковского «Мастера и Маргариты». В романе дом Герцена переименован в «дом Грибоедова». Но описан очень детально и подробно, особенно его знаменитый ресторан. Гражданочка, требовавшая у Коровина с Бегемотом писательские удостоверения и не пропускавшая их к вожделенному пиву, была художественным отражением всеобщей зависти к благополучию творческой интеллигенции. Берлиоз, погибший под колесами трамвая на Патриарших, должен был вместо этого прийти сюда, на Тверской бульвар, чтобы в прохладе дома с кремовыми колоннами обсуждать распределение писательских дач — важной и почти запредельной по меркам 1920–1930-х привилегии. Пожар, устроенный подручными Воланда, начался в «Грибоедове» после того, как заведующий рестораном Арчибальд Арчибальдович позвонил куда следует и попытался сдать своих гостей чекистам. В этом вымышленном пожаре должно было сгореть мещанское лицемерие «пролетарских» писателей, которые за доппаек обслуживали текущие политические задачи власти. Но не сгорело.

Впрочем, помимо литературной бюрократии, конформизма и балычка с водочкой стены этой старинной дворянской усадьбы видели много другого. Городская легенда гласит, что великий Андрей Платонов жил здесь в каморке во флигеле и работал дворником. Правда, ректор Литературного института Алексей Варламов утверждает, что эта легенда не имеет оснований в источниках, а Платонов действительно подметал, но только перед входом в свою квартиру, а вовсе не зарабатывал этим на хлеб.

Здесь действительно находились писательские квартиры. В маленькой комнате жил Осип Мандельштам. Весной 1932-го в этот дом переехала семья Пастернака. Его небольшая двухкомнатная квартира образовалась из комнат, которые маститому коллеге добровольно отдали писатели И. Евдокимов и В. Слетов. В квартире будущего нобелевского лауреата несколько месяцев не было электричества. Из стен дома Герцена на фронт ушли молодые поэты, бывшие студентами недавно созданного Литературного института. Большинство из них ушли навсегда. Среди них ставшие посмертно известными Павел Коган, Елена Ширман и Николай Майоров. Потом, спустя несколько лет, с войны в писательский дом пришли фронтовики Виктор Астафьев, Юрий Бондарев и многие другие.

Литинститут

Послевоенная история дома Герцена была связана уже только с Литинститутом. В отличие от респектабельного и лояльного Союза писателей в бурные 1960-е он был одним из центров оттепели, штабом «лириков», отчаянно споривших с «физиками», и даже опасных диссидентских проявлений.

В 1958 году бывшему обитателю дома Герцена Борису Пастернаку присудили Нобелевскую премию по литературе. Но радоваться этому ему не пришлось. Одновременно с Нобелевским комитетом заседал Президиум ЦК КПСС, который принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака», и это повлияло на судьбу писателя сильнее. Началась его травля в советской печати. Пастернак даже вынужден был написать покаянное письмо Хрущеву и отказаться от престижной премии.

Советских писателей и студентов Литинститута заставляли подписывать письма и заявления с осуждением Пастернака. Но некоторые отказывались это делать. Одной из таких «бунтарок» стала Белла Ахмадулина. За этот отказ осуждать «клеветника» Пастернака ее исключили из Литинститута (формально, правда, за провал на экзамене по марксизму-ленинизму). Но позже поэтессу все-таки восстановили и дали окончить престижный вуз. Однако впечатления от alma mater у нее оказались навсегда испорченными. «Если меня чему-то научил Литературный институт, так это тому, как не надо писать и как не надо жить», — говорила она.

Диссидентские традиции Лита дожили и до наших времен. Например, в 2015-м студенты института устроили акцию против лекций философа Александра Дугина и радикального православного активиста Дмитрия Энтео. Они оделись в костюмы ку-клукс-клана с белыми колпаками и держали в руках транспаранты в духе «Больше Энтео в Новом году» и «Даешь православное стихосложение». Шутки шутками, но студенты требовали серьезных вещей. Они хотели участвовать в формировании учебной программы и были против включения пропаганды в образование. Некоторых из участников акции, кстати, тоже исключили.

Справедливости ради надо сказать, что руководство Литинститута не во всех случаях выступало проводником официальной идеологии. Легендарный ректор Лита Сергей Есин приглашал выступать известных оппозиционеров вроде Эдуарда Лимонова или людей нерукопожатных в либеральной тусовке. Перед студентами в 1990-х выступал, например, Александр Лукашенко.

Ректор Есин мужественно сопротивлялся наступлению рынка на литературу. С приходом новых времен появилось много желающих завладеть усадьбой с кремовыми колоннами, обустроив ее под уютный офис. Но Есин не дал захватить здание. Наоборот, в Лите сохранялись и расширялись социальные завоевания советской власти. Есин добился того, что его студентов бесплатно кормили в джаз-ресторане «Форте», расположенном в здании вуза. Если мест не хватало, то студенты перекусывали прямо на стоящем в зале рояле. А еще им долгое время выдавали молоко по утрам. Правда, только тем, кто приходил на занятия вовремя. К тем, кто не приходил на лекции и спал в общежитии в учебное время, ректор Есин мог лично явиться и оформить выговор. Эти выговоры выпускники до сих пор присылают новым студентам в качестве образца современной литературы.

За поведением молодых литераторов следит не только ректорат. Говорят, что по коридорам дома Герцена бродит призрак поэта Николая Рубцова. Сам он окончил Лит в 1969-м и уехал в Вологду, где работал в газете «Вологодский комсомолец», собирался жениться на начинающей поэтессе Людмиле Дербиной и писал стихи: «Я умру в крещенские морозы… » На Крещение 1971 года он действительно погиб во время ссоры со своей возлюбленной. Следствие установило, что она задушила жениха, но в Лите существует поверье, что она убила его более поэтическим способом: забила сковородкой. В таком виде его призрак и видят в коридорах третьего этажа дома Герцена.

Выпускники Литинститута имеют в дипломе загадочную запись в графе о профессии: литературный работник. Сами они, как правило, уходят от вопроса о том, что это значит. Какой такой литературный работник и какую работу он выполняет? На практике работают они редакторами, корректорами, журналистами, литературными неграми, Виктором Пелевиным, на кассе «Макдоналдса» или в колл-центрах. Многие возвращаются в дом с кремовыми колоннами в качестве преподавателей. «Если вам повезет и вы не станете русскими писателями, — говорят они своим студентам, — у вас есть шанс когда-нибудь занять мое место».