Арбат и прилежащие к нему улицы, площади и переулки окутаны мифом особого места, воплощения интеллигентного благородства старой Москвы. За последние десятилетия Арбат настолько превратился в безвкусный туристический объект, в клише, что я долго не отваживался о нем писать. Тем не менее я решился пройти по Арбату типичным маршрутом туриста, вспомнить его историю и взглянуть на его знаковые места более свежими глазами.

Арбатская площадь

Я выхожу из метро и следую за группой немцев с картами и фотокамерами. Выход из метро стал чище, чем 20 лет назад, когда я выходил с «Арбатской» последний раз. В те времена у дверей метро сидели бомжи, матерились подростки, а рядом была лавка пиратской экспериментальной музыки с высокомерными небритыми продавцами, очень хорошая, кстати. О маргинальном прошлом сейчас напоминает лишь цыганка с картонной табличкой, кричащая на холоде что-то нечленораздельное.

Прямо напротив меня — вычурный особняк Морозова, выполненный в мавританском стиле, один из признанных шедевров русской архитектуры. В 1899 году эта чрезмерно эксцентричная постройка, вдохновленная поездкой владельца в Испанию, вызвала неоднозначные отзывы. Разговоры вокруг строительства нашли отражение в романе Льва Толстого «Воскресение». Князь Нехлюдов, проезжая по Волхонке, размышляет о строительстве «глупого ненужного дворца какому-то глупому ненужному человеку», имея в виду Морозова, наследника известного купеческого рода.

Существует легенда, что мать заказчика здания Арсения Морозова, злая и острая на язык женщина, посетив только что построенный дом, сказала следующее: «Раньше одна я знала, что ты дурак, а теперь вся Москва будет знать!» Увы, сам Арсений прожил в своем особняке недолго. Однажды в 1908-м он решил «на слабо» выстрелить себе в ногу, мол, техники медитации, позаимствованные им у друга В. Мазырина (он же — архитектор этого здания), научили его не чувствовать боли. Ранение переросло в заражение крови и скорую смерть. Быть может, мать Морозова была таки права насчет своего сына.

Захожу погреться в легендарный, открывшийся в прошлом году после семилетней реконструкции «Художественный», чей первый сеанс состоялся в 1909 году (это был фильм «Жоржетта»). Фильмы в то время длились всего по 15 минут, по нынешним меркам были короткометражками. В год открытия кинозал посетил сам Лев Толстой. Не исключено, что этот визит и вдохновил писателя на желание заняться кино, о чем он заявлял. К сожалению, преклонный возраст Льва Николаевича помешал этим планам. А годы спустя здесь же, в «Художественном», будут показывать первую киноленту по «Анне Карениной».

К 1912 году поток зрителей так вырос, что владельцу кинотеатра пришлось заказать знаменитому архитектору Федору Шехтелю проект нового здания, уже дошедшего до наших дней. После революции для кинотеатра началась новая эра. В 1926-м тут прошла премьера «Броненосца “Потемкин”», а в 1931-м — первого русского звукового фильма «Путевка в жизнь». В ходе последней реконструкции в «Художественном» получился на удивление цельный (и явно очень дорогой) сплав из ар-деко 1930-х, русского авангарда и непринужденной хипстерской эстетики 2010–2020-х. Но пора на собственно Арбат.

Как улица будущий Арбат начал активно заселяться уже в XI веке. Здесь было множество деревянных домов, лавок и церквей. Это место было важным перекрестком дорог на подступах к Кремлю. Именно в районе Арбата в 1439 году казанскому хану Улу-Мухаммеду пришлось отменить осаду Кремля и убраться домой.

Само название «Арбат» впервые упоминается в 1565 году в указе Ивана Грозного, повелевавшего: «Взяти в опришнину да Арбатскую улицу по обе стороны с Сивцевым врагом и до Дорогомиловского всполья и основать здесь Стрелецкую слободу». В это время Арбат входит в особую, «опричную» часть столицы, принадлежащую лично Ивану Грозному в качестве князя Московского и его приближенным. О происхождении самого слова «арбат» исследователи спорят до сих пор. По одной из версий, это название району дали переселенцы с Востока: по-арабски «арбат» означает пригород. Есть также гипотеза о том, что слово происходит от старорусского «горбат», характеризуя холмистый рельеф местности.

Начиная с XVI века на Арбате и вокруг него начинают появляться поселения, объединенные по профессиональному признаку. Больше сотни лет тут существовала поварская слобода, позднее давшая название и поныне существующей улице Поварской, находящейся по соседству. Также вокруг Арбата селились плотники, мастера серебряных дел и работники денежного двора, давшие впоследствии названия Плотникову, Серебряному и Денежному переулкам.

В XVIII веке Арбат стал постепенно переходить в руки аристократии, становиться «дворянским гнездом». Близ Арбата селятся богатейшие дворянские семьи, строятся усадьбы Голицыных, Трубецких, Волконских и Шереметевых. Многие дома были деревянными, но, как и в случае с остальными московскими улицами, пожар 1812 года навсегда изменил архитектуру Арбата. В первой половине XIX века район стал активно застраиваться характерными одноэтажными особняками с мезонином и бельэтажем, выполненными в классицистическом стиле. В это время Арбат также становится местом сосредоточения русской интеллигенции первой волны. В разное время тут жили или неоднократно бывали Пушкин, Герцен, Гоголь и позже — братья Аксаковы.

Во второй половине XIX века родовая аристократия все больше сменялась зарождавшейся русской буржуазией и уже интеллигенцией из числа разночинцев. В это время Арбат начинает приобретать облик, близкий к современному. Увеличилось число магазинов, началось строительство многоэтажных доходных домов. Рядом со Смоленской и Арбатской площадями появились гостиницы, фешенебельные магазины и рестораны. Имена лучших магазинов становились известны по всей России: булочки Филиппова, вина из погребов Шустова, сладости Эйнема.

В первой половине XX века Есенин читал в кафе «Литературный особняк» свою новую поэму «Пугачев». В Серебряном переулке жил Рахманинов, а неподалеку от него — Скрябин. Кафе «Арбатский подвал» регулярно посещал Маяковский, а с театральной студии «Мастфор» началась слава Эйзенштейна и Юткевича.

Революция, перевернувшая страну, затронула и Арбат. В кинотеатре «Художественный» проходил набор в белогвардейцы, а на крыше дома №51 был установлен пулемет большевиков. Победившая советская власть свернула практически всю торговлю (с коротким перерывом на НЭП), в лучшие доходные дома въехала коммунистическая элита, а большинство квартир в районе было уплотнено в коммуналки. Дома выровняли по одному высотному уровню и покрасили в серые оттенки. На долгие годы, до появления проспекта Калинина (ныне Новый Арбат), центральная улица служила трассой для правительственных кортежей. Конец Арбата как нормальной улицы произошел в 1980-х с ее преображением в пешеходный променад со стилизованными фонарями.

Сувениробесие

Минуя ныне закрытый ресторан «Прага», тот самый, где Киса Воробьянинов произнес: «Официант, сосисок!», я захожу на Арбат и попадаю в вечную зону туристической торговли. Со слов продавца Саши, матрешки берут в основном иностранцы, а русские покупают предметы поменьше или те, что связаны с Москвой. Одна из самых безумных лавок, с огромными расписными яйцами, называется «Онегин». Наиболее обескураживающим и остроумным оказывается магазин «Презервативная». Помимо резиновых изделий и традиционной секс-атрибутики здесь можно найти массу «мультяшных» и стильных изображений члена — на открытках, на ткани и вообще на чем только можно. Вот тебе и «интеллигентский арбатский миф».

На следующие полчаса я погружаюсь в конспирологическое безумие Музея НЛО. Милейшая женщина-экскурсовод с добрыми, но слегка фанатичными глазами подводит меня к резиновым моделям пришельцев-гуманоидов из разных галактик, собранным якобы по описанию свидетелей. На мой вопрос, почему существа из настолько отдаленных друг от друга миров уж больно похожи друг на друга, ответа я не получил. Но знаете, почти в каждом фильме ужасов наступает момент, где ироничный скептик типа меня убеждается-таки в существовании сверхъестественного, и ему становится жутко. Нечто похожее происходит тут со мной. От непреклонной веры экскурсовода у меня начинаются мурашки по коже, и я выхожу на зимнюю улицу. Проще уж не верить в НЛО, так мне спокойнее.

Перекусываю в модной арабо-израильской хумусной «Абу Гош», расположенной в бывшем садовом павильоне. Сюда, как мне показалось, собираются греться самые модно одетые прохожие, в основном красивые молодые студентки в ярких пальто, словно у посетительниц есть какой-то негласный дресс-код.

Вздыхая, прохожу мимо божественно красивого доходного дома №23. Когда-то мои далекие предки, специалисты по скобяным изделиям, владели им и сдавали квартиры в аренду. Помимо дома им принадлежали магазины металлических изделий. После революции в духе времени все это у них отняли, а квартиры в доме уплотнили.

Стена Цоя

Арбат 1990-х и ранних нулевых был помимо прочего пространством свободных и нахальных (в лучшем смысле этих слов) молодых людей. Арбат был миром уличных музыкантов и молодежных субкультур всех мастей: панки, готы, металлисты, кто угодно. Все эти парни и девушки с немытой шевелюрой днями напролет пили, курили, пели песни и очень оживленно общались, периодически сплевывая на асфальт и кидая окурки под ноги. Мне казалось, что они не замечают ни жара, ни холода. Потом эти компании куда-то рассосались. У большинства уже давно выросли дети, а у некоторых — даже внуки. Теперь на Арбате без них поопрятнее, но как-то пустовато.

Единственным напоминанием об этом ушедшем арбатском феномене остается знаменитая Стена Цоя. Начало ей положила всего одна надпись. Когда впервые объявили о гибели лидера группы «Кино», кто-то написал на стене дома «Цой жив!». Вскоре надписи, оставленные скорбящими поклонниками музыканта, стали появляться тут одна за другой.

Театр Вахтангова

В последнее время друзья очень советуют сходить сюда на «Войну и мир». Театр Вахтангова всегда был для меня прежде всего кузницей великих советских актеров — Этуша, Яковлева, Ланового, Борисовой и других. Но что никогда не выходило у меня из головы — это история появления театра, как и биография основателя. Это настоящий сюжет для голливудского фильма: история о мечте, преодолении трудностей и трагическом триумфе.

Евгений Вахтангов вырос в семье фабриканта, желавшего для сына серьезной профессии и считавшего его увлечение театром юношеской блажью. Вахтангов учился в театральной школе Станиславского и Немировича-Данченко, после чего организовал первую собственную труппу. Молодые артисты репетировали на съемных квартирах, ставили любительские спектакли в клубах и смеялись разгромным рецензиям — до желанного успеха было далеко. Летом 1920-го Московская драматическая студия Е. Вахтангова заняла здание бывшего особняка Берга на Арбате, находившееся на месте современного театра и в 1941-м разрушенное бомбой. Последней работой Вахтангова, который рано умер от рака желудка, стала постановка пьесы «Принцесса Турандот» Карло Гоцци — во времена НЭПа приветствовались легкие жанры. Премьера сорвала оглушительные овации, и «Принцесса Турандот» на долгое время стала визитной карточкой театра. Станиславский воскликнул: «Браво Вахтангову!», взял извозчика и отправился поздравлять бывшего ученика с успехом — и нашел его одного в пустой темной квартире. Несколько месяцев спустя Вахтангова не стало.

Дом с рыцарями

Неоготический Дом с рыцарями — одна из местных достопримечательностей. Участок, где сейчас находится Дом с рыцарями, когда-то принадлежал семейству Толстых. В 1912 году купец Яков Филатов, торгующий электротоварами, решил построить здесь доходный дом в средневековом стиле. Два года спустя сюда вселились первые жильцы. Помимо того что дом считался одним из самых дорогих в Москве, он был в то время еще и одним из самых высоких.

С наступлением советской власти Дом с рыцарями подвергся уплотнению, а в некоторые квартиры въехали вожди революции, в том числе Григорий Зиновьев. Во многом благодаря близости особо популярного в те годы театра Вахтангова дом стал известен на всю страну. В театре Вахтангова среди прочих любил бывать Михаил Булгаков. В 1926-м там ставилась его пьеса «Зойкина квартира». По легенде, в романе «Мастер и Маргарита» Булгаков по-своему отобразил Дом с рыцарями в подлинном финальном образе Фагота-Коровьева — как мрачного рыцаря в противовес его изначальному образу гротескного шутника.

О здании даже сочиняли песни и стихи. Поэт Евгений Агранович писал:

Последний рыцарь на Арбате
Стоит на доме тридцать пять.
Он понапрасну время тратит,
Других стараясь отыскать.

Темная сторона

Картина «Московский дворик» (1878) Василия Поленова украшала, если не ошибаюсь, мой школьный учебник русского языка. Я шариковой ручкой чиркал поверх нее какие-то каракули вперемешку с ругательствами. При этом сама картина была для меня таким же символом моей страны, как «Утро в сосновом лесу» Шишкина или «Над вечным покоем» Левитана.

Я никогда не задумывался над тем, что за место изображено на полотне. Каково же было мое удивление, когда я осознал, что тот самый московский дворик, почти сельский по обстановке, находился на Арбате, а церковь существует тут и по сей день. Храм Спаса Преображения на Песках был сооружен в 1711 году. До этого тут находилась деревянная церковь Cтрелецкой слободы. При советской власти церковь была чудом сохранена, хоть и пришла в серьезный упадок. На протяжении десятилетий в храме располагался кукольный филиал «Союзмультфильма», так что вполне возможно, что заставка к «Спокойной ночи, малыши!» или мультик про домовенка Кузю разрабатывались прямо тут.

Прохаживаясь по этим идиллическим местам с богатейшей историей, трудно себе представить куда более приземленную, грубую и да полную насилия сторону милых «московских двориков».

Но эта сторона была, и мой собеседник, галерист Лев Нестеров-Раппопорт, живущий на Арбате всю жизнь, видел ее более чем вблизи: «У Арбата всегда была очень своеобразная наполненность, причем далеко не обязательно духовная, душевная или интеллигентская, скорее даже наоборот. В своей массе житель Арбата — это был старый московский люмпен, в некоторой степени разбавленный интеллигенцией. При этом интеллигенция располагалась скорее на главной магистрали. Почему, например, у Рыбакова были “Дети Арбата”? Потому что это была трасса, где в бывших доходных домах проживала интеллигенция. А все, что внутри, во дворах — это были маленькие особняки и двухэтажные домики, где жил абсолютный такой городской люмпен, который потом в 1980-х весь выселили на окраины. Их первые этажи давно уже сровнялись с уровнем земли и превратились в подвалы. И люди из тех подвалов тогда жили в чудовищных условиях, с прогнившими деревянными полами, вонью от канализации и бесконечным количеством крыс. А то, сколько там было тараканов — это лучше даже не считать. А главное — это был характерный запах, который меня просто убивал. Я как сейчас помню всех этих мальчишек, которые там жили и приглашали меня поиграть или выпить дешевой водки. Я до сих пор помню их клички: Шкаф, Миша-акула, Грузин — известный был персонаж. Это была такая дворовая шпана, они даже в школу могли приходить раз в неделю. У нас была 12-я французская, а рядом была местная школа, куда ходил весь этот контингент. Драки были постоянные везде между районами — между Арбатом и Пресней, между правой и левой сторонами Арбата, между Старым Арбатом и Новым. Но помимо этих постоянных историй бывали и столкновения детей двух сословий.

Двенадцатая спецшкола, где я учился, относилась к МИДу, туда ходили дети номенклатурной дипломатической элиты, связанной с франкоязычными странами. Мы были эдакие “мальчики в джинсах”. Напомню, что джинсы в те годы были такой же роскошью, как какой-нибудь “Майбах” сейчас.

Дворовые же ребята занимались воровством, обирали пьяных, грабили магазины по ночам. Почти все они впоследствии либо погибли, либо сели. Вся эта местная шпана из тех подвалов испытывала к белоручкам из 12-й настоящую классовую ненависть — слишком уж большая пропасть была между нами. Малейшее неосторожно сказанное слово могло стать поводом для конфликта.

Прошли годы, и во второй половине 1980-х Арбат стал пешеходной улицей — офонарел в буквальном смысле этого слова, то есть заставлен фонарными столбами. Появились первые иностранные туристы, а вместе с ними — движение так называемых утюгов. Это были ребята, хорошо владевшие иностранными языками, которые в обмен на валюту, одежду, любые предметы с “той стороны” меняли “командирские” часы, кроличьи шапки, шкатулки и прочую советскую атрибутику. Для иностранцев после открытия железного занавеса это были совершенно другие вещи, как сувениры с другой планеты. Так на Арбате появились многочисленные сувенирные лавки, киоски, торговля антиквариатом с рук и так далее. А поскольку это был первый свободный бизнес, еще не совсем регламентированный, то, естественно, все бандиты слетелись сюда. Убивали едва ли не каждый день. Я помню, как однажды ехал на роликах в институт и увидел еле перебиравшего ногами пожилого интеллигентного человека в очках с дорогой оправой, в пиджаке с оторванным рукавом и залитого кровью. И около него шла с обеих сторон пара крепких ребят, один еще шел сзади. У одного был кастет. И рядом с этим пожилым человеком еще женщина шла, рыдала, тоже в очень модном нарядном платье. Это был полный беспредел. Было понятно, что ты живешь тут, и у тебя нету никакой защиты. В общем, я на такие картины очень много насмотрелся. А криминальный беспредел на Арбате стал сходить на нет только в начале нулевых».

Дома-музеи

Чисто из принципа я решил добросовестно обойти за один вечер три арбатских дома-музея: Герцена, Пушкина и Окуджавы, закрыв таким образом основные галочки, пропущенные в средней школе.

Первый в этом списке музей располагается в одноэтажном деревянном особняке с мезонином, возведенным в 1820-х годах. Александр Герцен получил участок непосредственно от отца Ивана Яковлева. Русский мыслитель прожил в нем с 1843 по 1847 год, написал здесь повести «Сорока-воровка» и «Доктор Крупов», роман «Кто виноват?» и «Письма об изучении природы». В гостях тут бывали Виссарион Белинский, Николай Некрасов, Иван Тургенев и другие.

В России дома-музеи великих людей давно превратились, на мой взгляд, в совершенно отдельный оформившийся унылый жанр: дешевый ремонт, синие резиновые бахилы, скучающие школьники и сердитые бабушки-хранительницы, рассевшиеся по углам как экспонаты. Увы, к дому-музею Герцена я могу отнести почти все описанное выше.

При этом есть какая-то подкупающая теплота и любовь к своему делу среди его сотрудников, среди женщин, которые с горящими глазами могут часами рассказывать о том, как они отыскали ту самую чашку, картину или ложку, какие были у Герцена. Такое неравнодушие с лихвой покрывает все «классические» недостатки наших домов-музеев.

Здание под номером 53 на Арбате известно тем, что Пушкин на несколько месяцев снял здесь квартиру в 1831 году. Он устроил мальчишник для друзей, а после женитьбы на Наталье Гончаровой — небольшой бал, о котором оставил свидетельство дипломат А. Булгаков: «Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцевали…  Ужин был славный; всем казалось странно, что у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство».

Отделка помещений выполнена, на мой взгляд, качественнее, чем в «Герцене», и совершенно очевидно, что намного дороже. Все тут как-то веселее. Что до экспозиции, то это как минимум довольно интересная подборка московских пейзажей XIX века. Если бы это была пара рисунков, я бы их не заметил, но когда этих зарисовок много, получается объемная и очень информативная картина жизни города почти двухсотлетней давности, почти как винтажный Google. Музей также содержит отдельную коллекцию предметов, оставленных жильцами дома в разные эпохи, включая эру коммуналок. Особенно трогательно было читать отзывы бывших советских жильцов, искренне обрадовавшихся, узнав, что проживают в доме, где женился сам Александр Сергеевич.

Можно что угодно говорить об установленном великому барду памятнике, но Булат Окуджава не просто еще одна знаменитость, проживавшая на Арбате, он певец, дух и символ этого района, последняя часть арбатского мифа, прежде чем улицу законсервировали в форме туристического променада. Знаю, что это уже общее место и строки эти знает вся страна, но не процитировать «Песенку об Арбате» не могу:

Ты течешь, как река. Странное название!
И прозрачен асфальт, как в реке вода.
Ах, Арбат, мой Арбат, ты — мое призвание.
Ты — и радость моя, и моя беда.

Пешеходы твои — люди невеликие,
каблуками стучат — по делам спешат.
Ах, Арбат, мой Арбат, ты — моя религия,
мостовые твои подо мной лежат.

Окуджава сменил немало мест жительства — и Тбилиси, и Нижний Тагил. Но подлинным домом для него всегда оставалась коммуналка на Арбате, где прошли его ранние детские годы, куда он вернулся с матерью после расстрела отца в 1937-м. Эти места были такой неотъемлемой частью знаменитого барда и вдохновением для него, что Окуджава даже выдумал отдельное понятие «арбатства», которое «в крови».

Обо всем этом я размышляю, поднимаясь по лестнице к квартире-музею Булата Окуджавы. Я жму на звонок, и через минуту мне открывают дверь две старушки, явно удивленные моему визиту. Вешая пуховик на крючок, я уже по привычке смиренно спрашиваю о резиновых бахилах, но мне разрешают войти и так, если, конечно, хорошо вытру ноги. В музее мертвая тишина, такая, что слышу, как под ботинками скрипит пол. Музей оказывается небольшой комнатой с застекленным инсценированным кабинетом и тысячью статуэток и других мелочей на полках. Как выясняется, поэт в этом доме никогда и не жил. Это просто случайное пространство, маленький филиал. Настоящий дом-музей Окуджавы находится в Переделкино. Изредка сюда приезжают люди, как правило, по записи, именно поэтому мой приход был для сотрудниц таким сюрпризом. Нога человека ступает сюда редко.

Арбатский миф

Исследователь-москвовед Рустам Рахматуллин объясняет, в чем корни понимания Арбата как «особого», «легендарного» места: «Превращение Арбата в 1980-е годы в пешеходную туристическую улицу знаменовало конец “арбатского мифа”. Понимая Арбат не как улицу-линию, а как пространство по ее сторонам.

Арбатский миф — это миф об особом пространстве русской интеллигенции и об особой прекрасности этого пространства. Миф связан с формированием самой интеллигенции, а сознан, вероятно, в конце XIX — начале XX века. Как в стихах у Бунина:

Здесь, в старых переулках за Арбатом,
Совсем особый город…

Однако представление об Арбате как “особом” месте восходит к событиям XVI века, когда бежавший из Кремля Иван Грозный разделил не только русскую землю, но и саму Москву на земщину и опричнину. При втором бегстве царь назвал себя Иванцом Московским, то есть князем Москвы при великом князе Симеоне Бекбулатовиче. Иванец не государь всей земли, он дает понять, что развенчался, что он только князь города. И что ему как князю полагаются удел и двор в столице всей земли. Этот удел и есть опричнина. В нее вошел и Арбат — клин от стен Кремля до Лужников и от Никитской до Москвы-реки. Главной артерией этого клина была современная Воздвиженка, тогдашняя улица Арбат, с продолжением в виде нынешней улицы Арбат, словом, Смоленская дорога.

Люди и семьи, поверстанные в земщину, были из этой части города выселены, а поверстанные в опричнину — заселены в нее. Это еще больше обособило Арбат, сделало его местом жительства неких особых людей, избранной тысячи.

Итак, в представлении опричного царя Арбат есть лучшая Москва, чем даже Кремль, Москва по преимуществу, Москва князя Москвы, противостоящая Кремлю всея земли. Именно в этом смысле интеллигентский миф Арбата наследует опричнине. Интеллигенцию в этом контексте можно определить как избранную тысячу во фронде к Кремлю, как ложного коллективного царя.

Такое определение интеллигенции согласно с веховскими и послевеховскими ее определениями. Вспомним лучшее из них — формулу Георгия Федотова “орден, объединенный идейностью задач и беспочвенностью идей”. Чем не определение опричнины? В том же эссе “Трагедия интеллигенции” Федотов озаглавил “действие второе”, московское, словом “Арбат”.

Интеллигентский миф Арбата был создан в литературе и философии Серебряного века. Не в Золотом веке Пушкина с его “свадебным домом”, стоящим на улице Арбат, и даже не во время Герцена с его домом в Сивцевом Вражке. Конечно, дом Герцена — образ фрондирующей интеллигенции, однако мифу был необходим целый тираж таких домов. Ведь на Арбате помещался и дом Хомякова, а славянофилы не принадлежат интеллигентской фронде. Важно еще тяготение арбатской интеллигенции и ее домов друг к другу, некая сеть. Дом Андрея Белого, например, создавал такое тяготение.

После революции 1917 года интеллигенция рассредоточилась, постепенно покидая Арбат. Арбатский же миф не исчезал, но принимал ностальгический характер. Он становился мифом о прекрасной земле былого проживания. В позднесоветские годы эта ностальгия с последней силой воплотилась в песнях Окуджавы.

Тогда же арбатский миф начал разрушать саму материю Арбата. Советское начальство, наслушавшись легенд и песен, захотело жить “в Арбате”. И на смену домикам с колоннами в пространстве от Гагаринского переулка до Спиридоновки стали приходить кирпичные многоэтажки для членов ЦК и правительства».

Авангардный особняк

В годы становления советской власти, в период тотального обобществления лишь одному человеку (причем далеко не члену правительства) позволили соорудить себе большой частный дом, и не просто где-то, а на Арбате, в едва ли не самом престижном районе Москвы. Кроме того, это, возможно, единственный московский де-факто особняк, построенный в духе конструктивизма.

Согласно легенде, чиновник (обыкновенный рабочий по происхождению), отвечавший за выдачу участков на строительство, был настолько впечатлен проектом дома, что, не задумываясь, выдал разрешение на постройку чисто из любви к хорошей архитектуре.

У здания было несколько альтернативных вариантов, в том числе вполне традиционная вилла (архитектор Константин Мельников был в свое время учеником Жолтовского — советского мэтра неоклассической архитектуры). У истории дома Мельникова есть еще одна грань — грань нелепой семейной склоки, растянувшейся на полстолетия и несколько поколений наследников великого конструктивиста. Мне думается, что если бы сам Мельников знал, в какую возню выльется борьба между его потомками, то, может, и не решил бы строить этот несчастный дом. А итоговым победителем в правовом споре, как обычно, вышло государство, кому и принадлежит знаменитая постройка. Теперь тут прекрасный музей.

Мое соприкосновение с культурно и исторически насыщенным Арбатом с каждым часом заставляет меня все меньше думать о высоких материях и все больше — о собственном зверском голоде. Поэтому «Макдоналдс» возле Смоленской площади приходится как никогда кстати. В моей замерзшей, занятой пережевыванием гамбургера голове смешались в кашу накопленные за день образы Герцена, Окуджавы, ярких матрешек и резиновых пришельцев с Альфа Центавра. «Наверное, такое дикое наслоение и есть культурное наследие. Действительно, особое место», — думаю себе я.

Фото: Владимир Зуев, view-photo.ru