Очередной всплеск споров по поводу пустующего постамента на Лубянской площади вроде бы утих, когда мэр Собянин примиренчески отменил результаты народного голосования. Но буквально вчера партия «Коммунисты России» (несколько депутатов в региональных парламентах, портреты Сталина и Ленина на официальном сайте) заявила, что намерена персонально выявить всех, кто принимал участие в сносе памятника Дзержинскому в ночь на 23 августа 1991 года.

Как бы ни были экстравагантны «Коммунисты России», их желание поименно вспомнить всех, кто поднял руку на памятник одному из создателей отечественных концлагерей, в высшей степени показательно. 2021-й неизбежно будет годом символических сражений, и не только за Лубянку. А ведь еще только апрель! Можно представить, что будет происходить ближе к августу и декабрю, 30-летию путча и Беловежских соглашений. Будут воспоминания, обвинения и проклятия — и разные политические силы будут обвинять друг друга в том, что перемены не удались и страна пошла по совершенно неправильному пути. Впрочем, «Коммунисты России» и их единомышленники продолжат предаваться подростковым мечтам о мифическом доперестроечном счастье. Кому — лихие девяностые, кому — время возможностей. Что совершенно естественно: хорошо, когда есть разные точки зрения, тем более что 30 лет не самый большой срок.

Хотя, конечно, в 1991-м политические перемены не начались, а только продолжились. Наверное, о том, когда именно страна начала меняться, тоже трудно договориться, но можно выбрать какую-то более или менее очевидную дату. Например, как это делают авторы сборника «Демонтаж коммунизма. Тридцать лет спустя» (составители Кирилл Рогов и Евгений Гонтмахер, «Новое литературное обозрение»).

1989 год. В СССР Первый съезд народных депутатов, в Польше правительство идет на переговоры с «Солидарностью», протесты в Китае заканчиваются сотнями жертв, растерянное правительство ГДР открывает границы, и немцы разрушают Берлинскую стену, в США мало кому известный политолог Фрэнсис Фукуяма пишет статью «Конец истории?». Он говорит о том, что, возможно, история, какой мы ее знали прежде, закончилась с крушением коммунистических режимов и концом холодной войны. Человечество достигло высшей точки идеологической эволюции, и теперь повсюду восторжествует универсальность западной либеральной демократии как высшей политической формы.

За прошедшие 32 года над Фукуямой не посмеялся только ленивый, и сам его тезис стал историей, демонстрируя сомнительность подобной методологии. Авторы «Демонтажа коммунизма» тоже говорят о Фукуяме, но совершенно серьезно — как получилось так, что эта марксистско-гегелевская вера в конечность истории стала соблазнительной для миллионов тех, кто решительно отказывался от марксизма, по крайней мере его практического применения в экономике? Что происходило тогда, в конце 1980-х — начале 1990-х, что жители социалистических стран не смогли ни нафантазировать, ни рационально спланировать то будущее, которое наступило в реальности? Насколько другие идеи той эпохи применимы к сегодняшнему дню, например разработанная знаменитым социологом Юрием Левадой концепция «советского человека»? Левада описывал Homo soveticus как носителя достаточно простых представлений о действительности и поведенческого конформизма. Эти качества развивались из «ощущения собственной изолированности, бессилия, вездесущности власти, от которой никуда невозможно укрыться, что вело к своего рода “двоемыслию” перед лицом невзгод и к неудовлетворенности».

Авторы сборника ведут свой взвешенный ученый разговор, не скатываясь в публицистику — правда, кажется немного странным, что в описании общественных и политических изменений почти не упоминаются изменившаяся за эти 30 лет роль масс-медиа и произошедшие за это время технологические революции. Но за обилием терминов — «акторы», «транзит», «политическая динамика», «каузальность», «конвергенция», «патрональная автократия» (этой формулой венгерские политологи Балинт Мадьяр и Балинт Мадлович описывают режим, установившийся в России) — внятно чувствуется интонация разочарования. Это не только разочарование подведения 30-летних итогов, что понятно, потому что результаты перемен и революций в Центральной Европе и бывшем СССР оказались не такими, какими их ждали, причем в самых разных политических лагерях. Это еще и разочарование ученых, которые обнаружили, что их исследовательские инструменты, которыми они пользовались на протяжении этих 30 лет, не всегда были адекватны предмету исследования. Может быть, это едва ли не самое важное в этой книге: авторы не только описывают политический процесс, начавшийся тридцать с лишним лет назад, из сегодняшней перспективы, но и одновременно смотрят на современность, применяя оптику начала 1990-х. Участники сборника не только ищут ответ на вопросы «Что пошло не так?» или «Почему ожидания оказались настолько завышенными или просто нереалистичными?». Или «Почему мы все так безоговорочно верили в управляемость социальных процессов?». Они спрашивают себя, как найти оптимальный язык описания этих 30 лет. Как пишет Владимир Гельман, «можно сказать, что в политической науке произошел переход от “голливудской” парадигмы к стилистике “а-ля фильм-нуар”: положительных героев не существует в принципе, есть только отрицательные, а общемировая политическая динамика сегодняшнего и завтрашнего дня выглядит мрачно».

Эта кинематографическая метафора описывает тот интеллектуальный консенсус, в котором написаны статьи «Демонтажа коммунизма». Но этот политологический пессимизм, вызванный политическими реалиями, рационален и потому оставляет место рефлексии. История, как выяснилось, не закончилась. И потому, напоминает Андрей Мельвиль, «демократия, как и либерализм, всегда жила и развивалась, преодолевая собственные кризисы, идейные и политические. Кризис в этом смысле — естественная фаза развития, а вовсе не эпитафия». Или, возможно, стоит отказаться, как предлагает Иван Крастев, от школьного убеждения, что «история имеет заданное направление и счастливый финал»?