Недавнее обращение нобелевского лауреата Светланы Алексиевич к «русской интеллигенции» реанимировало вопрос, который в 2020 году звучит по меньшей мере неожиданно: а что же такое эта самая интеллигенция?

Алексиевич по-разному ответили разные российские литераторы и, по любопытному совпадению, это сделал и никогда не вступающий в публичные политические дебаты Алексей Иванов. В только что вышедшей книге «Быть Ивановым: Пятнадцать лет диалога с читателями» он говорит: «Интеллигенция существует лишь в том обществе, в котором культура не является социальным лифтом. Где она становится социальным лифтом, там интеллигенция исчезает, а появляются буржуазные интеллектуалы».

Новая книга Иванова — в буквальном смысле слова избранные места из переписки с читателями. В постоянном общении писателя со своей аудиторией нет ничего нового — он регулярно отвечает на вопросы читателей на своем сайте. Для новой книги он собрал читательские письма и свои ответы за много лет. Возможно, таким образом Иванов заранее отвечает на вопросы, которые ему неизбежно будут задавать ближе к ноябрю, когда писателю исполнится 50 лет. В результате получилась эпистолярная автобиография, в которой Иванов пишет о самом важном не столько для читателей, сколько для себя — об этом говорит и отбор писем, и структура. Переписка распределена на шесть глав: о России, современном обществе, культуре, литературном мастерстве, собственных произведениях и себе самом.

В одном из ответов Иванов пишет: «Мемуары не пишу и не собираюсь. Как говорили братья Стругацкие, жизнь писателя делится на две части, сначала — биография, потом — библиография. Сейчас я нахожусь уже в периоде библиографии, и рассказывать об этом скучно. А события биографии я отрабатываю в романах». «Быть Ивановым» куда интереснее мемуаров, потому что здесь читатель (задававший вопрос писателю или нет) видит не хронологию и не события, а чистой воды исповедание веры.

И неважно, говорит Иванов о любви к научной фантастике, нелюбви к социальным сетям или истории индустриализации Урала, он последовательно демонстрирует четкую систему своих убеждений. Это вера в рациональность, трудолюбие, возможность индивидуального успеха. Нелюбовь к государству как к институту. Важность литературы как работы с речью. Сочинительство как постоянный труд («Вдохновение — это непрофессионально. Надеяться на него нельзя. Оно помогает придумывать, но не писать. Оно влияет на скорость работы, но не на качество»). Значимость знания и, в частности, чтения. Скепсис как основа отношений с окружающим миром («К реальности я отношусь весьма скептически», «Я не оптимист. Но это не мешает мне жить и работать», «Даже к собственному мнению я отношусь с большой долей скепсиса»).

Я частный человек и «буржуазный» писатель, настойчиво говорит Иванов. Хотел он этого или нет, но по нынешним временам это звучит как идеологически важное заявление. При этом, конечно, очень важно, что Иванов видит свою «отдельность» не только как литератор, но как гражданин, который смотрит на историю и современность из-за границ предельно централизованной, москвоцентричной российской картины мира. Оттуда, что в Москве называют регионами или провинцией.

Иванов остается единственным большим русским писателем, который постоянно напоминает о колониальном устройстве России — не историческом, сегодняшнем. Отвечая в 2012 году на вопрос о протестном движении, он писал: «… в недемократическом “неоколониализме” и заключена успешность столичного “креативного класса”, который требует реформ». Кажется, тогда эта оценка не могла понравиться ни сторонникам, ни противникам реформ, по крайней мере тем, кто находился в Москве, реальной или ментальной.

Иванов во многих своих книгах делает то, что отечественная литература странным образом игнорировала — он пишет о фронтире, столкновении и взаимопроникновении цивилизаций. Таких книг, написанных на русском, почти нет.  Возможно, так происходило потому, что преимущественно столичная российская культура совершенно не осознавала себя как колониальную. Иванов с его последовательной критикой «неоколониализма» оказывается чрезвычайно современным автором в глобальной системе координат, но в России он по-прежнему во многом воспринимается как краевед, пишущий об Урале или Сибири.

Конечно, Иванов пишет не столько про Урал или Сибирь (действие его новой книги будет происходить и вовсе в Восточной Пруссии), сколько про ту самую подвижную границу цивилизационного взаимодействия, которая может пролегать и на Тоболе, и в екатеринбургском общежитии. Это мир постоянного напряжения и столкновения ценностей. И именно там, на фронтире, появляется самостоятельный человек, не испытывающий глобального оптимизма, но верящий в собственные силы и необходимость знания.